которые были потрачены Генри на пополнение запасов хвороста и сухих поленьев. Дров требовалось очень много.
С ночной темнолтой грянул ужас. Волки просто бесновались вокруг, а ночь без сна окончательно изнурила Генри. Закутанный одеялом, он сидел у костра, и на всякий случай держал топор между ног. Он всё время клевал носом, дремота, как он ни старался её побороть, одолевала его. Собаки, знавшие, что Генри остаётся их единственной защитой и опорой, покорно уткнулись ему в ноги и сидели, притихшие и испуганные. Посреди ночи, словно понукаемый чем-то, Геенри проснулся и широко открыл глаза. В какой-то дюжине футов от него он увидел морду одного из самых крупных волков стаи. Словно уже не испытывая страха, зверь спокойно потягивался всем телом, а потом зевнул прямо в лицо Генри, как будто насмехаясь над ним, как будто заявляя этим, что он теперь собственник своей добычи, и Генри скоро так или иначе достанется ему. Постепенно эта уверенность усваивалась и всей остальной стаей. Генри удалось насчитать не менее двух дюжин зрелых волчьих особей, которые, вперившись в тьму горящими глазами, окружали его всё более тесным кольцом. Половина волков отдахала, свернувшись пушистыми клубками на снегу. Бодрствующие взирали на Генри, как на добычу, которая с минуты на минуту должна достаться им. Теперь вся стая укрепилась в убеждённости, что развязка жизни Генри наступит очень скоро. Эти две дюжины хищников почему-то напоминали ему маленьких детишек, которым у рождественской ёлке родители пообещали роскошные подарки, и вот они уже заждались лакомств и игрушек. И, как в каком-то страшном сне, пред глазами десятков голодных, горящих вожделением глаз, этим самым долгожданным лакомством предстояло стать ему, Генри. «Когда же эти твари планируют начать застолье? Похоже, они принимают меня за гостеприимного хозяина!» – спрашивал себя Генри. Уверенность, что близится развязка, точно овладела всей стаей. Этого уже невозможно было скрыть. И Генри поймал себя на странных размышлениях. Теперь он совсем по-другому, чем раньше, смотрел на своё тело. Он вдруг стал задумываться о первопричинах такой чудесной, связанной работе мышц, рассматривал фаланги своих пальцев, то раскрывая пятерню, то сжимая пальцы в кулак. Костёр бросал причудливые блики на его манипуляции, на то, как медленно он поворачивал свой кулак, как поодиночке сгибал и разгибал пальцы поодиночке, как снова и снова растопыривал пальцы веером. Он вдруг совсем другими глазами стал видеть свои отросшие ногти, он постоянно смотрел и трогал кончики пальцев с загрубевшей морщинистой кожей, как будто проверяя, осталась ли его кожа столь же чувствительной, как была когда-то. Он вдруг проникся чувством совершенства человеческой природы, стал испытывать к своему телу почти нежность, настоль ко гармоничто оно было, настолько умно организовано и так гармонично слажено. Отвлёкшись от этих возвышенных мыслей, он вдруг бросил взгляд на волков, сплотивших в неописуемо тесный круг, взгляд этот был боязлив, и вдруг стал ужасен – Генри
