за третьи сутки заточения.
Руки, плетьми свисавшие вперёд, накрепко связаны жёсткой толстой верёвкой. Лишь впервые бросив косой взгляд на узлы, Денис сразу понял – самой Волковой в жизни не развязаться. Тонкая кожа покраснела, натёртая верёвкой, покрылась крошечными ссадинами – он чувствовал их под собственными пальцами, когда вчера вечером пресёк истеричную попытку разодрать запястья ещё пуще. Связывали только для таких «прогулок», и Вагиф возился дольше, чем караулил в итоге. Мотал на славу, а она не шевелилась даже, в пустоту неотрывно глядя.
Её ломали. Она лишь помогала.
Огни в серых глазах погасли. Денис видел эту медленную гибель – каждый раз, проверяя повязку, против воли поднимал взгляд и замечал ослабевавшие искорки. Сегодняшним утром их не стало. Совершенно сухие глаза смотрели стыло, безжизненно, равнодушно. Так и не проронив ни единой слезы, Волкова с треском ломалась, как сухая ветка.
Как он сам девять лет назад.
Мысли о собственной шкуре вспыхивали периодически, но отчего-то не вызывали какого-то особенного внимания. Денис словно на автомате действовал: ел, пил, менял повязку, ждал заветных минут перекура. И в пустые глаза смотрел точно так же. На автомате. На плечи рухнула ещё одна вина. За сломленную девчонку, лишь им одним упущенную.
Гулявшие вдалеке бараны напоминали почему-то сугробы. Они медленно плыли по пожухлой траве в поисках кочки посвежее, подгоняемые сгорбленным стариком, опиравшимся на длинную палку – кривую, как он сам. Женщина средних лет развешивала бельё на покосившийся забор. Белые простыни еле слышно хлопали влажными краями, развеивались, словно огромные паруса. Двое детей донимали старого осла, лениво жевавшего сено, а чуть поодаль носились друг за другом, ворча и повизгивая, уже знакомые собаки.
А в паре шагов – хрупкая фигурка. Побелевшие пальцы сжимали длинный верёвочный край, волосы закрывали лицо, но она даже не пыталась сделать хоть что-то, чтобы избавиться от мешавших прядей.
«Ты виноват».
Глубоко затянувшись, позволил горькому дыму проникнуть в лёгкие, отяжелить их своим ядом. Только вот медленные выдохи не приносили совсем никакого облегчения.
Сказав о Вовке, ожидал всего – криков, истерик. Но получил лишь одно: Волкова безмолвно сгорбилась ещё пуще, упала грудью на поджатые под себя ноги, а лбом упёрлась в колени. Сколько пролежала так, не шевелясь и словно не дыша, Денис представить не мог даже. Когда захотел было сесть рядом, получил лишь тихое, едва ли различимое: «Уйди». И ушёл, устроился в дальнем углу. Лишь время спустя наплевал на просьбу, когда заметил краем глаза попытки самостоятельно справиться с окровавленным бинтом.
Маруська многому успела научить – ставить уколы, менять повязки, отдирать марлю от ран так, чтобы без мяса, обрабатывать раны. На старых тельняшках показывала, как накладывать разные виды швов. И Денис запоминал, губкой впитывал, потому что у Маруськи словно дар какой имелся: объясняла
