отменили. Первин заподозрила неладное, решила проверить – и попала на свое место как раз к самому началу проверочной работы.
Сегодняшнее отмщение однокурсников явно оказалось сладким – если судить по веренице муравьев, поднимавшихся по ножке стула. Первин с трудом разбирала, что говорит профессор Адакар: сидела и смотрела прямо перед собой. И в голове у нее слова, которые он писал на доске, – что-то там о праве на судебное разбирательство – замещались проклятыми словами, которые один из студентов на первой неделе прошипел ей в ухо:
– Ты не имеешь права здесь находиться! Всем нам будущее испортишь.
Он обозвал ее строптивой интриганкой. Как будто это она пыталась превратить чью-то жизнь в ад, а не эти несчастные паршивцы.
– Тамариндовый чатни, – произнесла Гюльназ, морща нос над шелковым сари, который держала сантиметрах в десяти от носа. – Эти свиньи, похоже, притащили его из столовой в своей общаге.
– Точно тамариндовый? – Первин, в блузке и нижней юбке, стояла в дамском салоне школы. Во время перерывов студенткам полагалось находиться только здесь. Гюльназ Банкер и Хема Патель дружно взялись за ее сари и с помощью мыла и воды, принесенных из уборной, бились с пятнами не на жизнь, а на смерть.
Хема бросила на Первин сочувственный взгляд.
– Мы вот всё думаем: чего бы тебе, как и нам, не заняться литературой? Нас все-таки четыре девушки в одной группе. Мужчины ни одну не рискуют обидеть, зная, что на ее защиту встанут все остальные.
– Я не могу сменить специализацию. Отец хочет, чтобы я стала первой женщиной-поверенным в Бомбее.
Гюльназ, учившаяся на курс старше, но сохранившая прелесть розового бутона и миниатюрность форм, что делало ее на вид моложе, заговорила мягким голосом:
– Первин, ты же у нас решительная. Может, ответишь им, как они того заслужили? Наверняка же ты мечтаешь настучать им по их дурным головам, как настучала в школе Эстер Ваче.
– Это было восемь лет назад, и она насыпала песка мне в тарелку! – Первин раздосадовало, что Гюльназ об этом помнит. – Я из такого уже выросла. Стараюсь по мере возможности смотреть в тетрадку, хотя преподавателю в результате кажется, что я его не слушаю. А все остальные смеются – и это так ужасно!
Первин почувствовала, как по щеке скатывается незваная слезинка.
– Бедняжечка! – Голос у Гюльназ был встревоженный. – Не плачь. Сари почти как новенькое. Сейчас повесим у окна на просушку.
Первин протянула к сари руку.
– Лекция по индийскому законодательству начинается через двадцать минут. Так что сушить некогда.
– Сколько манго ни торопи, они быстрее не созреют, – заметила Хема. – Сядь и подыши поглубже.
От их заботы Первин только сильнее разнервничалась.
– Если не пойду на лекцию, пропущу проверочную.
– Потом напишешь, – отрезала Гюльназ. – Все лучше, чем публичный позор.
Первин
