он. – И когда я потом иду домой, я тоже боюсь его, потому что знаю, что там есть то, чего я не могу увидеть, так же как человек, естественно, боится присутствия огромного бесформенного нечто, которое лишь слегка себя проявляет. Отчасти это я и имел в виду, говоря, что величина, которая до определенного момента обладает великолепием, за его пределами – ужасна.
Таким образом, интерес к звездным наблюдениям вел их все дальше, пока осознание того, что едва ли какое-либо другое человеческое око путешествовало в пределах расстояния в сто миллионов миль, не дало им такое ощущение изолированности этой способности, которое почти стало чувством изолированности по отношению ко всей их личности, вызывая дрожь от его абсолютности. Ночью, когда человеческие разногласия и гармонии, в общем смысле, затихают на бо́льшую часть двенадцати часов, ничто не может смягчить удар, с которым бесконечно великое, звездная вселенная, обрушивается на бесконечно малое, разум наблюдателя; именно так было и сейчас. Оказавшись ближе к необъятности, чем их собратья, они увидели одновременно и ее красоту, и ее чудовищность. Они все больше и больше ощущали контраст между своими собственными крошечными величинами и теми, в которые они безрассудно погрузились, пока их не стало угнетать присутствие необъятности, с которой они не могли справиться даже как с идеей, и которая витала над ними будто ночной кошмар.
Он стоял рядом с ней, пока она наблюдала; она – рядом с ним, когда они менялись местами. Как только под воздействием телескопа произошло освобождение Суитэна от бренного тела, и он оказался далеко в космосе, она почувствовала, что ее влияние на него сошло на нет. Он совершенно не осознавал своих земных соседей и ее саму как одну из них. Это еще больше подтолкнуло ее к неприкрашенной простоте в обращении с ним.
Тишину нарушало лишь тиканье часового механизма, приводившего прибор в суточное движение. Звезды двигались дальше, объектив телескопа следовал за ними, но их уста оставались безмолвны. Ожидать, что он когда-либо добровольно прервет паузу речью, было, по-видимому, бесполезно. Она положила ладонь на его руку.
Он вздрогнул, отвел взгляд от телескопа и видимым – почти болезненным – усилием вернул себя на землю.
– Выходите оттуда, – уговаривала она с мягкостью в голосе, которую любой мужчина, кроме неопытного Суитэна, счел бы изысканной. – Я чувствую, насколько я была глупа, что вложила в ваши руки инструмент для моего собственного уничтожения. За последние десять минут вы не произнесли ни слова.
– Я мысленно продолжал развивать свою грандиозную гипотезу. Я надеюсь, что скоро смогу опубликовать ее для всего мира. Вы что, уходите? Я пойду с вами, леди Константин. Когда вы придете снова?
– Когда ваша грандиозная гипотеза будет опубликована для всего мира.
IX
Леди Константин, если внимательно понаблюдать за ней в это время, могла бы показаться глубоко уязвленной
