в его университетском кабинете, а «Андреа Дориа», законченный перед самым отъездом из Чикаго, украшал каминную доску в их комнате. Теперь он перешел к классическим автомобилям, и если предыдущий график будет соблюдаться, он надеялся, что лишь через четыре-пять лет это увлечение сменится каким-нибудь другим. Рэчел смотрела на это его единственное настоящее хобби снисходительно, с некоторым презрением; после десяти лет брака она еще надеялась, что ему это когда-нибудь надоест. Быть может, нечто в таком отношении исходило от ее отца, который до сих пор считал, как и во время замужества дочери, что зять должен лизать ему задницу.
«Может быть, – подумал он, – Рэчел права. Может, одним прекрасным утром, когда мне стукнет тридцать семь, я встану, отнесу все эти модели на чердак и брошу их там».
Тут и вошла Элли.
Вдалеке, в чистом осеннем воздухе он слышал звук воскресных колоколов, созывающих прихожан на молитву.
– Привет, папа, – сказала она.
– Здравствуй, крошка. Что-то случилось?
– Да нет, ничего, – сказала она, но ее лицо говорило о другом: что-то все-таки случилось. Волосы ее были только что вымыты и рассыпались по плечам. В рассеянном свете они казались более светлыми, чем обычно. На ней было платье, и Луис вдруг подумал, что его дочь всегда надевает платье по воскресеньям, хотя они и не ходят в церковь. – Что это ты делаешь, папа?
Тщательно полируя крыло, он стал ей объяснять.
– Погляди. – Он бережно дал ей колесо. – Видишь, какие тут шины? Когда мы поедем в Шайтаун на День благодарения на Л-1011, то ты увидишь у него такие же.
– Подумаешь, шины. – Она отдала ему колесо.
– Ладно, – сказал он. – Вот если бы у тебя был свой «роллс-ройс», ты могла бы говорить «подумаешь». Если бы у нас хватало денег на такие вещи, можно было бы немного поважничать. Ничего, вот заработаю второй миллион и куплю. «Роллс-ройс Корниш».
«Так о чем же ты все-таки думаешь, Элли?»
– А мы богатые, папа?
– Нет, – сказал он, – но до нищеты нам тоже далеко.
– А Майкл Бернс в садике сказал, что все доктора богатые.
– Знаешь что: скажи Майклу Бернсу, что многие доктора могут стать богатыми, но на это уходит двадцать лет… а в университетском лазарете вообще разбогатеть трудно. Разбогатеть можно, когда ты специалист. Гинеколог, ортопед или невропатолог. Вот они богатеют быстрее. А такие, как я, медленнее.
– А почему ты тогда не стал специалистом?
Луис снова подумал о своих моделях, о дне, когда он не захочет больше трудиться над самолетами, танками «тигр» или автоматами; когда ему покажется, что корабли в бутылках – это просто хлам; и тут же подумал, что не менее глупо всю жизнь осматривать детские ноги или в резиновых перчатках лазить в вагинальный канал женщин в поисках опухоли или повреждения.
– Мне этого просто не хотелось, – сказал он.
Черч вошел в кабинет, постоял,
