деревьев.
– Красные пятна под ногами так сильно напоминают рубины бездонных глаз Амалии, а опавшие цветы – пьянящий аромат в вишневом саду, где было так прекрасно проводить долгие вечера, – пронеслось в мыслях героя, когда он приблизился к молчаливому белому мрамору продолговатой смотровой площадки, что хранила память о спокойных днях института.
Ролан спустился к деревьям, из-за которых завидел вдали отчетливо полосу бескрайнего моря, волны которого бились о побережье, даже безмятежные морские чудовища у длинной песчаной косы фарватера выглядели теперь иначе, как следы прошедших когда-то давно сражений, словно бы вся эта бойня завершилась уже несколько веков назад. Сарджерт искренне желал, чтобы это, в самом деле, было так, чтобы он навсегда забыл тех несчастных, кому выпущенные из карабинов расстрельной команды солдат пули дарили свободу, но было уже слишком поздно…
Закатное солнце где-то у линии горизонта коснулось морской глади с необычайным трепетом, будто бы боясь сделать в ней трещину, будто бы его обжигающие прикосновения были болезненны для розовеющего глянца, но Адриатика всегда прощала его за это.
– Мне казалось, что перед неотвратимой гибелью человек видит образы из счастливых воспоминаний, пусть даже их и не так много, чтобы соткать из них киноленту, – размышлял герой, оставаясь неподвижным, его мысли наводнили полузабытые образы, что были запечатлены словно в прошлой жизни. Той жизни, где они с Амалией были совсем другими и еще не знали, какие потрясения им придется пережить, где кровавая пелена не застелила изморозью глаза очаровательной девушки. Сарджерт вспомнил сияющую улыбку на ее миловидном девичьем лице, чей аккуратный контур словно был выведен плавно карандашом и не закрашен вовсе, оставаясь беспредельно бледным, как чистый лист бумаги, как вспомнил и их первую встречу в стенах университета, бесконечные разговоры на крыше под аккомпанемент пылающей революции. Тогда ему, влюбленному семнадцатилетнему юноше, не было никакого дела до красивых лозунгов на красочных плакатах красного ордена, развешанных по всей Вене…
Бархат чистого мрамора расстелился перед ногами Ролана, тот вышел из тени аллеи рукотворных деревьев и сделал несколько шагов к обрыву за оградой, словно бы это могло сделать его бегство возможным. Он облокотился мечтательно о перила с изысканными округлыми балясинами и вытащил из кармана сигарету, как делал это когда-то вместе с погибшими в первые минуты вторжения коллегами во время перерывов.
– Из последних сил скорее даже по старой привычке ухватившись за удобную только для нас обоих ложь, мы настойчиво продолжаем играть роли в этой комедии, и никто кроме нас никто уже не замечает привкуса недосказанности, – думал в эту минуту только об Амалии герой, закурив у обрыва.
Извилистая дорога перед площадкой упиралась в усиленный мешками с песком пропускной пункт, а среди листвы
