Но ночью, я подозреваю, свет из главной спальни такой же яркий, как маяк.
– Все лето здесь было темно, – говорит Кэтрин. – Когда вчера ночью мы с Томом заметили огни, мы решили, что это ты.
Она тактично умалчивает, почему они с мужем решили, что это я, а не, скажем, моя мать.
Я знаю, что они знают мою историю.
Все знают.
Единственный намек, который Кэтрин делает на мои недавние неприятности – это обеспокоенный вид:
– Как ты, кстати? Тяжело то, через что ты проходишь. Приходится со всем этим справляться.
Она наклоняется вперед и касается моего колена – удивительно интимный жест для кого-то, кого я только что встретила, даже принимая во внимание тот факт, что я, вероятно, спасла ей жизнь.
– У меня все отлично, – говорю я, потому что если бы я признала правду, мне пришлось бы говорить обо всем этом, используя выражение Кэтрин.
Я еще не готова к этому, хотя прошло уже больше года. Часть меня думает, что я никогда не буду готова.
– Это здорово, – говорит Кэтрин, и ее улыбка сияет, как солнечный луч. – Я чувствую себя плохо из-за того, что чуть не нарушила твой покой, ну, знаешь, чуть не утонув.
– Если тебя это утешит, это произвело чертовски неприятное первое впечатление.
Она смеется. Слава Богу. Одни описывают мое чувство юмора как сухое, другие – как жестокое. Я предпочитаю думать об этом как о приобретенном вкусе, похожем на оливку на дне мартини. Вам это либо нравится, либо нет.
Кэтрин, похоже, нравится. Все еще улыбаясь, она говорит:
– Дело в том, что я даже не знаю, как это произошло. Я отличный пловец. Я знаю, что сейчас это не выглядит так, но это правда, клянусь. Наверное, вода оказалась холоднее, чем я думала, и меня свело судорогой.
– Сейчас середина октября. В это время года озеро замерзает.
– О, я люблю купаться в холоде. Каждый Новый год я совершаю погружение в прорубь.
Я киваю. Конечно, она знает, о чем говорит.
– Это для благотворительности, – добавляет Кэтрин.
Я снова киваю. Конечно, понимаю.
Я должна была скривиться, потому что Кэтрин говорит:
– Прости. Все это звучало как хвастовство, не так ли?
– Немного, – признаюсь я.
– Фу. Я не собираюсь этого делать. Это просто так у меня случается. Это как противоположность скромного хвастовства. Как это называется? Должно же быть слово для случая, когда вы случайно называете себя лучше, чем вы есть на самом деле.
– Фальстаф? – предполагаю я.
– О, мне это нравится, – воркует Кэтрин. – Вот кто я, Кейси. Неисправимый Фальстаф.
Моя интуиция подсказывает, что Кэтрин Ройс мне нравится. Она из тех женщин, которые, кажется, существуют исключительно для того, чтобы остальные чувствовали себя неполноценными. И все же я очарована ею. Может быть, дело в странной ситуации,
