Значит, прошло около двух седмиц. Эх, везет мне на тяжелые хвори в последнее время. То блазень, а теперь вот моровой червь…
Я невольно залюбовалась волосами несчастной, не забывая, впрочем, быстро скручивать их в узел, чтобы не мешались. Мягкие, иссиня-черные, на ощупь как драгоценный соболий мех – хотелось прикасаться к ним снова и снова. Мои собственные волосы, хоть и длинные и густые, были жесткие и тяжелые. Мама иногда говорила, что это и не волосы вовсе, а нити серебра. Потом улыбалась и гладила меня по голове, перебирая чуткими пальцами пряди…
Я встряхнулась, пряча непрошеные воспоминания в закрома памяти и возвращаясь к умирающей на моих руках девушке. Собрав волосы, беспардонно задрала ее рубашку и начала щупать живот. Она слабо застонала и забилась, пытаясь уклониться от моих рук. Из-за занавески послышался возмущенный крик второй дочери Артемия, его резкий ответ и шум борьбы, но я не отвлекалась. Сняла с плеча неизменную сумку, быстро разложила на стуле инструменты, вытащила нужные мешочки с травами и крикнула родным Марьяны, чтобы принесли горячей воды, свечи и чистые тряпки. К счастью, возня прекратилась, где-то хлопнула дверь, и вскоре за занавеской появился Артемий с двумя кадками исходящей паром воды. Потом он исчез снова и вернулся с охапкой ветоши и связкой хороших белых свечей. Пока его не было, я смазала мятной мазью руки и принялась мять и давить вздутый живот девушки. Она уже не пыталась отползти, впрочем, по вполне понятной причине – потеряла сознание.
– Потерпи, малышка, – вырвалось у меня.
Хотя девушка была ненамного моложе меня, но выглядела такой хрупкой, что и правда больше напоминала ребенка. Артемий шумно сглотнул слюну. Его лицо закаменело, спрятав всю муку отца, на глазах которого умирает дитя. Интересно, куда подевалась мать девушек?
Хотя какая мне разница.
Я подняла на Артемия тяжелый темный взгляд и кивнула на выход. Его боль мешала, отравляла мою сосредоточенность. К счастью, голова спорить не стал: отошел в дальний угол комнаты, опустился на стул и сгорбился, закрыв лицо руками. Пусть его. Если что, из сидячего положения падать не так высоко.
Марьяна вдруг тонко закричала и выгнулась дугой на простынях, а мои руки вспыхнули огнем жгучей боли, когда я нащупала то, что искала, – место, где червь присосался к кровотоку. Я выпрямилась и вытерла руки принесенной Артемием тряпкой. Потом взяла свечу и маленькую миску. Расплавила край свечи над огоньком и накапала воска в посудину, туда же вмешала травы и плеснула горячей воды. Затем намазала твердый живот смесью масел, обмотала бинтом и вылила на самое болезненное место все снадобье из миски.
А потом начала разминать руки и ноги девушки, добиваясь, чтобы кровь забегала по телу, разогревая его и открывая каждую пору для моей силы, уже бьющейся под кожей искристым потоком.
Не знаю, сколько прошло времени. Мое платье давно высохло, а желудок уже и не пытался напомнить нерадивой хозяйке, что ему вообще-то нужно есть. Волосы тоже просохли и распушились, как одуванчик.
