ровно и вполне доброжелательно. От общих праздников не увиливал, деньги по случаю дней рождений сдавал исправно, а что поговорить не любил, ну так зато и не сплетничал. Так что относились к нему нормально.
Когда наша величественная кадровая дама сказала мне, что надо навестить больного, я, сказать по совести, удивился. Вроде бы уж профсоюз почил в Бозе, и коллеги теперь заботятся друг о друге по желанию (каковое не всегда есть). Но она со мной объясняться не собиралась, просто дала мне бумажку с названием больницы и адресом, справедливо полагая, что спорить с ней я не стану. Я и не стал.
На другой день я ушёл с работы пораньше, в начале шестого, потому что ехать мне надо было на другой конец Москвы, куда-то на «Полежаевскую», а там ещё маршруткой да потом пешком. Улица, где стояла больница, оказалась очень длинной, параллельно тянулась какая-то железнодорожная ветка, и я всё шёл и шёл, прижимая к груди пакет с оборвавшимися ручками, и думал, что, наверное, это ужасно тоскливо – слушать бесконечный перестук электричек, особенно ночью, когда не спится.
Был ноябрь, довольно холодный, со снегом, и я быстро замёрз. Минут через пятнадцать я наконец добрался до массивного здания больницы, всем своим видом говорившего о незыблемости понятия «болезнь». В окнах на всех девяти этажах горел свет, значит, всюду лежали люди, и мне почему-то пришло в голову, что человек, попавший в это огромное здание, обязательно будет чувствовать абсолютное одиночество среди сотен больных, таких же, как и он, беспомощных перед лицом болезни и врачей.
В окошке, где можно было получить справку, оказалась, против ожидания, очень приятная тётка. Она не рассердилась, когда услышала, что я знаю только фамилию да имя больного, посмотрела по журналу и велела мне идти на второй этаж, в отделение хирургии, в двенадцатую палату. Я поднялся по лестнице и пошёл по длинному больничному коридору, вглядываясь в номера палат, чтобы не пройти нужную. Вот сестринский пост… Вот на подносе лежат уже разложенные таблетки, значит, их скоро понесут… Из холла слышится телевизор… А это столовая, оттуда вышел дед с кружкой чая и какая-то женщина. В общем, всё обычно, и, кстати, довольно чистенько кругом, стало быть, завотделением держит всех в руках, это хорошо.
Я увидел номера 18, 17, 16, понял, что уже почти пришёл, и стал готовить бодрое лицо ко встрече. Конечно, я не собирался уходить через пять минут, в конце концов, это глупо – столько ехать и сразу же отправиться обратно, но и долго сидеть мне не хотелось. Я толкнул дверь, вошёл, улыбаясь, начал вглядываться, на какой же из трёх кроватей лежит наш бухгалтер, тут же заметил его слева у окна и замер.
Передо мной был умирающий человек.
Я не знаю, как это объяснить. Вроде бы ничего в его облике об этом не говорило. Обычный больной, в домашней одежде, с подушками под спиной, чтобы удобнее было читать. Но сразу же, с первого взгляда, было понятно, что он умирает.
Если бы меня кто-то предупредил, я бы как-то настроил себя. В конце концов, я не юноша, я уж много чего повидал. И близких я терял, и больных безнадежных видел, так что смутить
