ответил он. – Жена приходит. Дочка иногда. Только мне тяжело с ними.
– Почему?
– Понимаете, мы уж давно жили как-то… Сами по себе, что ли… Нет, так-то дружно, у нас семья хорошая… Но… как бы это сказать… Не любили мы друг друга… А теперь они себя виноватыми считают…
– Ну, если семья хорошая, значит, любили всё-таки…
– Необязательно… Просто одни могут по-человечески относиться… Не мучить… Вот нам удавалось…
Он замолчал. Я понял, что он хочет сказать мне о чем-то важном, и терпеливо ждал. Мы не были с ним близки, да и вообще, я уж говорил, скорее, были едва знакомы, но у него не было выхода: больше поговорить ему было не с кем. А то, что разговор получался неожиданно откровенным – так теперь это не имело никакого значения.
– Как хорошо, что вы пришли, – начал он.
– Да, я тоже рад, что повидал вас, – я снова сказал что-то невпопад.
– У меня к вам просьба.
– Какая?
– Вы не могли бы попросить, чтобы потом, после… – Он сделал паузу. Всё-таки ему было трудно выговорить, после чего. – В общем, чтобы портрет мой поставили не у нас на этаже, а внизу, в общем холле?
– А зачем вам?
Я совершенно не ожидал такой просьбы. Контора наша снимала семнадцатый этаж в огромном здании, принадлежащем одной крупной государственной организации, и внизу помещали портреты и траурные извещения, касавшиеся только её сотрудников. У меня даже на секунду мелькнула мысль: вот что такое современный маленький человек. Одни мечтают, чтобы об их смерти рассказали по телевидению, а бухгалтеру нашему достаточно, чтобы о нём сообщили на все двадцать два этажа. Но я ошибался.
– Там, на первом этаже, убирается одна женщина, – спокойно сказал он. – Вы, наверное, видели её. Тихая такая, всегда в платочке. Я хочу, чтобы она узнала, что меня больше нет.
Я понял, о ком он говорит. Действительно, на первом этаже я часто встречал скромную женщину лет сорока, такую хрупкую, со всегда опущенными глазами.
– Может быть, поговорить с ней? – спросил я.
– Нет. Не надо.
Он помолчал.
– Она мне очень нравилась… Она же светится вся. Такой чистый человек… Светлый… О чём с ней говорить, она и не знает обо мне… Мы только здоровались с ней и всё… Нет, пусть просто портрет повесят, а то будет думать, что я уволился и до свидания не сказал…
Я пообещал.
Через две недели бухгалтера нашего не стало. Я пошёл к коменданту здания, потом к генеральному директору и всё-таки упросил их исполнить его последнюю просьбу. Конечно, об истинной причине я ничего не сказал. Они, вероятно, подумали, как и я, что это просто какое-то странное желание сообщить о себе уже после смерти… Ну и пусть подумали. Какая ему разница?
Больше от меня ничего не требовалось, я мог с чистой совестью
