поклонники Пруста, но я давно заметил, что человек, которому немилосердна судьба, лучше понимает, что творится вокруг.
– Леночка, мне так хочется для вас хоть что-то сделать, – начал я, но она тут же перебила.
– А вы можете. У меня никак не получается маме гражданство оформить. Её тут замучили совсем. То бумаг каких-то не хватает, то кровь на СПИД надо сдавать. Ну какой СПИД, ей семьдесят лет! Вы не могли бы посмотреть документы? У меня всё в одной папке собрано.
Конечно, я согласился. Мы договорились, что я приду через день и пораньше, она как раз заступит утром, а в магазине в это время обычно никого не бывает, и можно будет спокойно разобраться с бумагами.
Мы встретились – ещё девяти не было. Я всегда в начале девятого отводил сына в школу и шел на работу, а тут сначала завернул в магазин. Там и правда никого не было, ни одного человека. Она позвала меня в подсобку, мы сели на какие-то дурацкие табуретки, и она протянула мне довольно толстую папку, перевязанную тесемками. Я открыл её, начал смотреть, и вдруг словно что-то толкнуло меня.
Я отложил папку с бумагами и потянулся к ней. Мужчина всегда чувствует, когда можно, а сейчас я точно знал, что можно, и ещё знал, что если не обниму её, то больше этого у нас не будет. Я потянулся к ней, и в ту же секунду она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Никогда я не видел такой страсти в глазах женщины. Она обняла меня и поцеловала в губы. У меня в голове помутилось. Она целовала меня как женщина, у которой было всё, и подлость, и обман, только счастья не было. Она целовала меня, как в последний раз, исступлённо, и это было что-то большее, чем просто любовь.
Я кинулся на нее как сумасшедший. Клянусь, я бы не остановился, и мне было всё равно, что мы в грязной подсобке, всё это было неважно, потому что бывают минуты, когда любые разумные соображения не стоят ни гроша. Я не помню, что я делал, где были мои руки, помню только её губы и совершенно изумительный яблочный запах, шедший от её тела.
– Леночка, я люблю тебя, – я, задыхаясь, выталкивал из себя эти ненавистные прежде слова и понимал, что не вру, что действительно люблю эту несчастную и прекрасную женщину.
– Молчи, пожалуйста, – выдохнула она, и дрожь пошла по её телу.
Мы оба перестали соображать, но тут в магазин кто-то зашел и начал звать продавца, возмущаться, стучать по прилавку, и тогда она оторвала меня от себя, встала с табуретки и, шатаясь, вышла из подсобки.
Не помню, сколько я сидел там один. Когда ноги перестали дрожать, я поднялся и пошел к выходу. В магазине опять кто-то был. Я посмотрел на неё и очень спокойно, я сам удивился, сказал:
– Я завтра приду, мы поглядим ещё бумаги…
Но больше мы не увиделись.
На другой день я никуда не пошёл: я знал, что у неё выходной. А потом мне пришлось по делам уехать, и вернулся я не сразу, как обычно, а только дня через три. В общем, прошла почти неделя, прежде чем я добрался наконец до магазина и вбежал, как обычно, внутрь, вглядываясь с порога,
