по этому месту. Хотя он в штатском…
Даже Санькин горшок вынести мильтон пошел как на привязи. И она спросила:
– Технологичное там какое-то – это какое? Может, я знаю, где это лежит. Вы б хоть показали, на что похожее ищете.
– То есть добровольно предъявите вещественные доказательства, гражданочка? – пророкотал широкий, масляно осклабился, стали видны редкие прокуренные зубы. И собрался было еще что-то сказать. Но в это время мильтон вывалил на пол содержимое очередного ящичка горки:
– Гражданка Нореш, вот это от кого письмо?
Двумя пальцами взял за уголок конверт, который Марина вытащила недавно из почтового ящика. С зачерканным старым адресом и без почтового штемпеля. Сразу понятно, что не почтальонша принесла, а – с оказией. Глянул внутрь – Марина знала, что там пусто. Нашла она в том конверте сто пятьдесят семь рублей – мало по нынешнему времени, кошкины слезы, но и то хлеб. Примерно неделю можно было вдвоем полноценно завтракать, обедать и ужинать. То, что положено таким, как Санька, а не «Раму» и не «Галину-Бланку». И даже купить Саньке подарок.
– Когда вы его получили?
– Не помню. Давно.
– Как давно? Месяц назад, год назад?
Марина промолчала.
– Что было в этом конверте?
Опять промолчала.
– Кто такой Густав?
– Это личное.
– Следствию виднее, что личное, а что в п… втычное. А еще говорите, что добровольно. Клюев, приобщаем, пиши! А вы, гражданка, – у вас будет время повспоминать, когда, и кто такой Густав, и прочее. Клюев, давай, оформляй девчонку в ЦВИНП, на все про все у нас полчаса! Одевайтесь! И ее одевайте. И имейте в виду: будете копаться больше пяти минут – сопротивление органам правопорядка. Отягчающее до двадцати пяти лет!
– Никуда я не пойду. Это что за новости?
Его аж перекосило. Заорал фальцетом, брызгая слюной, так, что стекла в окнах зазвенели. Марина отшатнулась, рука сама собой дернулась к лицу – утереть брызги, вонючие, табачные. Оба – мильтон и длинный – сразу схватили под локти. В уши ввинтился плач Саньки. А Марину уже волокли к выходу, она вырывалась, пыталась возмущаться, только куда там. Силушка-то смолоду была, да «правохоронители» обучены. На дворе пыхтел фургон без всяких надписей, без всего – в него и затолкали. Дверь – хлоп, темнота навалилась кромешная, и голос мильтона сказал в ней:
– Не шевелиться, буду стрелять!
За перегородкой, где должно было быть место шофера, завозились, и снова как издали приблизился, навис плач Саньки.
– Ирод! – сказала Марина. – Козел! Гестапо!
– Все пишется, гражданочка, отягчаете участь.
– Да пиши! – крикнула она во все горло. В железной тесноте фургона отдалось особенно резко, сухим горохом замолотило по ушам. – Пиши, с бабами да младенцами боец!
Из тьмы обрушилась
