другой – старинная городская застройка. А в тот день ещё и ярмарка была. Приехал и сел скромненько, наособицу от местных, так чтобы не слышать, как они ворчат, или тумаков от кого-нибудь случайно не выхватить. Первый хрустальный ледок на лужах, а голым рукам холодно.
И вот подходит ко мне пацанище из крутых, с золотой печаткой такой вот, но весь на каком-то непонятном мне взводе. Я это сразу чую – жизнь приучила. Он мимо всех прошёл – я последний. В упор глядит и спрашивает: давно сидишь, мол? Давно, – тут же киваю, и отвечаю ему так аккуратно, чтобы ничем не огорчить. А он глазами по сторонам рыщет кого-то и не находит. Как-то слово за слово, вроде понравился я ему, успокоил, расположил. «Ну, намалюй меня, раз умеешь», – говорит. Я-то рад стараться, беру и малюю, без особых изысков, так чтоб сходство было. Вот уже и черты проступают, лоб, глаза, скулы. Хорошо идёт, бойко. Фон намечаю – и вдруг вижу, чувствую что-то тревожное, тоскливое. Как будто живой человек и – неживой уже. Какое-то зыбкое пограничье. А остановиться нельзя, а то занервничает клиент, огорчится. И меня заодно может огорчить.
Вдруг из-за спины потянуло тиной. Я аж подскочил на складном стуле. А это рыбак, с ведром и закидушкой, сзади тихо встал – смотрит такой, кивает. В ведре у него бьётся кто-то, брызги пускает, пока ещё живая рыба, но уже ясно, что без пяти минут уха. Вот же прошибло меня до пота, портрет этот еле дописал! Всё, повернул, показал работу. Очень ему понравилось, сразу вытащил одну крупную купюру, заплатил и забирает. От сдачи отмахнулся и отошёл было метров на двенадцать. Но вдруг опять идёт ко мне и, вижу, косится на двоих крепышей в сторонке. Откуда уж они вышли, не приметил, но явились эти бандюганы, как я понял, неспроста. Он нарочно стал к ним спиной. «Подержи у себя, фраерок, – приказывает шёпотом и быстро-быстро суёт мне свёрток, толкает в душу, – я потом приду. Дождись тут». Сунул, отошёл как будто вразвалку, а потом развернулся и рванул вниз по той же тропке, по какой приходил рыбак. Те двое чуть выждали – и за ним следом.
А я промаялся там допоздна. Ярмарка разъехалась. Мазилы местные все разбрелись. Продрог, как псина бездомная. К вечеру нарисовал эскиз заезжего австрияка и ещё семейный портрет в пастельных тонах. Карандашом штрихую, потом кистью вожу, а сам только про свёрток за пазухой и думаю. Пацанище так и не пришёл, и пришлось мне домой тащиться на самом последнем автобусе. Из пакета картон замотанный просвечивает, но тронуть его боюсь.
Через день опять вернулся, прохожу с мольбертом мимо местных, а они все в одну кучку сбились и шушукаются. Когда я нарочно остановился возле них, на секунду притихли, а потом один шепелявый так напрямую и говорит: ггофнули тфоего клиента. Наглуфняк, такие дела. Не убежал от судьбы, – другой бороду гладит и добавляет. А портрет он насмерть зажал, не выронил, – это уже не помню кто, слева. И в нём две дырки, и в портрете. Хофефь на опознание сфездить? Где могг – покажем.
Не хочу, – шёпотом отвечаю. Ну, хоть сигареткой угости за такие новости? А я стоял ошарашенный и охлопывал себя по всем карманам, пока не вспомнил, что не курю. Вернулся домой и только тогда, за запертой дверью и с опущенными шторами, надорвал свёрток.
