пауком бесхозную паутину с высохшей зелёной мухой и с внезапной ошеломляющей ясностью понял, что там, в зеркале, – это я… Именно таким бывает осознание своего нового возраста. Хлоп – и тебе уже не двадцать пять. Хлоп – уже не тридцать три. Хлоп – и даже не сорок. И треть моих одноклассников уже лежат в земле, под тяжеленными камнями или вбитыми в землю крестами, и они ничего, ничего по себе не оставили, и я тоже не оставлю, хотя и могу издалека показаться живым.
Несколько неуклюжих шагов, неловких движений – и вот уже панику сменяет бессилие. Мои руки привычно опускаются. Тебя здесь нет, тебя не должно здесь быть, но это же ты, как Джоконда, смотришь на меня с чужого недописанного портрета. Смотришь сначала с сочувствием и тенью улыбки, потом с жалостью, которая всё больше наливается презрением.
Я не выдержал взгляда, захотелось сжаться, спрятаться. Отползти. Наконец-то я что-то понял не в устройстве Вселенной, не в закономерностях истории человечества и даже не в цветовой палитре, давшей гениальную картину. Просто в своей комнате.
Надо прибраться, надо хотя бы прибраться, застучало в голове. Надо, надо, надо. В комнате и во всём доме. Если даже помрёшь, нельзя оставлять мир во всём этом.
Сознаюсь ещё раз, я не узнал тебя, там у кассы. Чуть-чуть кольнуло под левый бок, но нет – не узнал.
С утра всё было тихо. Директор уехала отчитаться о нашей грандиозной работе. И ни одного посетителя. Только мухи сонно жужжали себе под потолком. В самом деле – школьников нет. А кто попрётся в наш захолустный музей ради улучшения своих познаний в краеведении? Я кивнул Ираиде Павловне, вышел на задний дворик и, стоя на крохотном крылечке, отхлебнул пиво большим успокаивающим глотком. Где-то там, вдалеке, над излучиной Дона, чуть приплясывая, дрожало марево. Самой реки отсюда не видно. Вот и пятница, лениво подумал я, и опять жара. Всё как всегда.
Но в эту пятницу всё должно было быть по-особому. Уж это ты точно знала лучше меня. Ираида Павловна посигналила мне нашим условным стуком. Я спрятал ополовиненную банку и, слегка одёрнувшись, вернулся в зал.
Одет я был по своей обычной весенне-летней манере: чуть стоптанные удобные сандалии, длинные брюки и совершенно неуместный вне музейных стен тёмный пиджак с большим растрёпанным цветком за лацканом. Да-да, я привык выставлять напоказ чудачества и спасаться шутовством.
– Кто это там? – спросил я с деловитой развязностью.
– Хотят экскурсию.
– А на сколько человек?
– На одного.
– Пусть подождёт ещё троих желающих, – возразил я. Водить спозаранок одного единственного посетителя и целый час разливаться соловьём мне сейчас совсем не улыбалось.
Но не успела Ираида даже нахмуриться, как из «предбанника» раздался хрипловатый женский голос, не очень громкий, но уверенный:
– Я заплачу за экскурсию на четверых.
Ты вышла из-за узкой стенки – в тёмных очках и в шляпе,
