глаза, я увидел реакцию Ворошилова на моё чтение.
Надо было возвращаться в реальность.
Ею были незнакомый подъезд и взволнованные лица моих товарищей.
Услышав ворошиловский вердикт, мы с Леонардом слегка оторопели и переглянулись.
Игорь же молчал, как человек, изрекший непреложную истину, и только по-старомодному, церемонно, пожал мне руку.
Без сомнения, он считал, что сказал всё, коротко и ясно. Чутьём я понимал правоту и подлинность его мнения. Смущала только формулировка.
Ворошилова же она совершенно не смущала.
Он был растроган, он высказался так, как считал нужным.
И лишь почти через тридцать лет, от одного своего старого приятеля, крупного киевского физика, теперь живущего и успешно работающего в Испании, но наезжающего иногда на родину и, по непреодолимой тяге, в Коктебель, услышал я, рассказав ему эту историю, что, оказывается, у испанцев аналогичное высказывание – высшая похвала.
Если очень что-то понравилось, душу затронуло, на сердце легло, взволновало, и чувствуешь его значимость – то оно именно с яйцами, то есть жизнетворное, с жизненной силой.
Я не сообразил дословно записать испанское выражение, но при некотором желании, полагаю, это несложно сделать.
Уточню у приятеля-физика.
Ворошилов этого, разумеется, не знал.
Не знал, что далёкие от Москвы испанцы как же, как и он, выражают своё одобрение и восторг.
Его, в чём я вскоре много раз имел возможность убедиться, просто-напросто вела, как и всегда, его феноменальная интуиция.
Расставаться нам не хотелось.
В подъезде появились возвращающиеся с работы, обременённые авоськами, усталые, искоса поглядывающие на нас, неизвестно откуда здесь взявшихся, непонятно кого из себя представлявших и неведомо что на уме держащих, простые советские граждане, обитатели холодной, неуютной, продуваемой ветром Марьиной Рощи.
Мы вышли на улицу.
Следовало что-нибудь придумать, чтобы продолжить общение.
Желательно было купить ещё вина, зайти к кому-нибудь из знакомых – в такой дом, куда приходили запросто, посидеть там, в тепле, среди своих, поговорить не спеша.
Что могли мы, трое типичных представителей подпольной культуры, как сейчас говорят, а проще – богемы шестидесятых, что, собственно, могли мы, нищие, хотя и вдохновлённые нашей встречей, придумать?
Да то, что и всегда.
То есть поразмыслить хорошенько, полистать записные книжки, позвонить тому, у кого есть деньги, одолжить немного, с условием возврата тогда-то и тогда-то, или с обещанием принести вскорости картинку вдесятеро дешевле её цены, да мало ли какой ход придёт в голову, – и действовать, не откладывая дела в долгий ящик.
Так мы и поступили.
Позвонили, приехали на минутку, взяли десятку, приобрели максимум вина и минимум закуски – и переместились в один всем нам хорошо знакомый дом, где и скоротали вечер, с немалой, надо заметить, пользой для себя, потому
