style="font-size:15px;"> невмешательства в препирательства
настоящего – беглого каторжника,
настоящего, таящего и отторгающего
сложности – ложности – возможности,
брошенные в печь: пустое в порожнее,
настоящее, которому, увы, не сберечь
ничего. Я иду, ничего-ничего. Молча
в землю смотрю. Еще – не конечное,
и к тому же размышления о вечном —
всегда кстати: восприятие в квадрате.
«есть у дождя четыре техники письма …»
есть у дождя четыре техники письма:
графически – по душам тонко, тушью;
клинописно – по садам и хлам-вещам;
иероглифически – по детским личикам;
живописно – ультрамарином по нивам
с радугой из прока, краплака и яри,
с добавлением кобальта и киновари;
есть у дождя время для наслаждения,
удерживающее его от зуда артерий;
бег перистых и кучевых впечатлений,
прилив, и жажда, и стыд наваждений,
смещение в цветопись ядер энергий,
жар внутренний – жар сочленений
солнечных лучей и ливневых дождей.
«и я всматриваюсь в тебя …»
и я всматриваюсь в тебя
как в неведомый пейзаж
пейзаж открывает глаза
и нежно впитывает меня
мы играем на узнавание
а дорога скользит ровно
искрясь тонко терракотой
лес входит в новый цвет
я была здесь так долго
возвращаясь раз в сотый
мыслями в яркую акварель
где неистовствует апрель
мелькают липы и тополя
где благоухает свежо мята
и трасса сворачивая в себя
остается в моем «навсегда»
Каштаны
Каштаны – к поздним плодам, а не к осени. От осени пусть останутся только крик красок и длинные тени. В поздних плодах особенно поражает истошность и собранность жизненного рывка. Поэтому все это красочное многоцветье – сочный выстрел перед белой тишиной.
1
от звуков абстракции
– геометрия вариаций,
просвеченная сквозь
призмы вещь-свойств,
– единственный брод
хаософона: матери род.
2
значит, вот так сворачивается время,
мелькая днем и ночью попеременно:
изнанкой и лицом, лицом, изнанкой,
мягко ускользая или играя в прятки
с желанием всерьез поймать вопрос
начала и конца – рубца от перегиба,
чуть истончаясь в серебристо-синем,
вальсирующим оттеночно от сини —
к иссиня-черному и к голубь-белому
