волос,
и волны моей беспокойной крови
чувствуют жизнь трепетно, ново,
легко, уверенно, почти спокойно,
неся в себе созревшие ее черты.
Федерико Гарсиа Лорка
На белом старом рояле
– как верный предтеча —
горела узкобедрая свеча,
в порыве огненном она
остригла вдовьи косы,
башней разрушенной
замерла в пустоте окон.
Но пролилась музыка
семицветным потоком
через плоть сумрака, и
та свеча разгадала сон
колокола – затворника,
покинутого звонарем.
Любое творение – стон и
в долгом рождении своем
повергнет тварного творца,
и на трофеях старца Бога
выложит мозаику дворца
прелестной ненужности.
Ненужное необходимо
как имя, знак различия,
маятника ход и кадило;
и прежде тепла светила,
город, устав без наживы,
без устали и неотрывно
будет жертвовать впрок.
Веста
Ее звали Веста. Она не прекращалась: плескалась в переливах лета, смеха, загоралась новой идеей и выпускала ее из рук, как мяч, находила постоянно диковинных жуков, бабочек, камушки, стекла, – словом, то, что можно долго и близко рассматривать или наблюдать, как это что-то ползет, летит, сверкает на солнце. Веста звучала, постоянно звучала тонким, звонким, свежим ручейком, который воодушевляясь становился прозрачным летуном, прозрачнее своих серых зернистых глаз, бегал и журчал, мелькал острыми коленками и пятками, переливаясь охристыми оттенками белокурых мягких волос, то шлепающих по плечам и спине двумя косичками (при ее-то непоседливости!), то плывущих прядями по течению ветра (допустим, этому я ее научила). «Веста, расплети косы!». Веста расплетала, и начиналась история. Мы обменивались именами: она называла меня Вестой, я ее – Викой. От родителей ожидалось хотя бы понимание, в идеале – участие в нашем обмене именами. С ней было радостно рисовать на асфальте и стенах, прятаться, стирать кукол и кошек, ловить языком дождевые капли, смотреть друг другу в глаза, пока хватит терпения, говорить. Мы тогда много говорили. Я чувствовала
