целомудрие, подсказал ей, что она должна выглядеть сейчас как можно отвратительней. Она опять наклонилась и на этот раз сымитировала приступ рвоты.
– Грязная скотина, мразь, с… – прошипел Генка и, подхватив с пола одежду, выскочил из комнаты.
Вскоре Таня услышала звук захлопывающейся входной двери.
Его не было весь день, не пришел он и вечером, когда мать вернулась с работы. Все это время Таня думала, как строить свою жизнь дальше. Под одной крышей с Генкой оставаться она не могла. Но и рассказывать матери, что он пытался ее изнасиловать, не имело смысла. Таня знала, что мать во всем обвинит ее. «Сучка не захочет – кобель не вскочит», – говорила она, одной фразой определяя все отношения между полами.
Генка вернулся около одиннадцати. Таня с матерью сидели на кухне и ужинали.
– Есть будешь? – спокойно спросила мать, как будто не заметила его позднего возвращения.
– Давай.
Он шумно отодвинул табурет и тяжело сел, положив перед собой руки. Ладони были обветренными, под ногтями – черная кайма.
– Хоть бы руки вымыл, – буркнула Таня, торопливо допивая чай.
Генка поднял голову. Его глаза были похожи на маленькие зеркальца, холодные и потускневшие от времени. Таня целый день готовила себя к встрече с отчимом, репетировала надменный, полный презрения взгляд. Но ее приготовления оказались напрасными. Генка, казалось, ничего вокруг себя не замечал. Отчим выглядел каким-то помятым, его обычно прямая спина сейчас была сутулой, как у старика, под подбородком образовалась складка.
– Ты это че как пришибленный? – Мать даже остановилась, не донеся до стола тарелку, наполненную макаронами. – И не пьяный. У тебя ж вроде выходной. Че случилось, колись.
– В Чечню посылают, – как-то слишком спокойно сказал отчим.
Мать от неожиданности чуть не выронила тарелку из рук.
– На сколько?
Она осторожно опустилась на шаткий стул с треснувшей ножкой и поставила тарелку перед собой.
– Три месяца. – Отчим пододвинул тарелку к себе и сосредоточенно стал нанизывать макаронины на вилку.
– Вытерплю, – сказала мать и, нашарив в фартуке пачку, вынула сигарету.
– Погодь, не дыми, дай поесть, – остановил ее Генка.
Мать с сожалением сунула сигарету за ухо.
– Эй, Танька, нарежь колбасы мужику, – сказала она в спину уходящей дочери.
Таня вернулась, открыла холодильник, достала круг «чайной» колбасы. Она старалась хранить на лице бесстрастное выражение, но глаза ее выдали.
– Че лыбишься, стерва, – закричала мать. – Мне без мужика три месяца куковать, а ей – радость на чужое горе.
Таня выскользнула из кухни. Душа ее пела. Баба Софа часто повторяла: утро вечера мудренее. А тут целых три месяца на раздумье!
Но раздумывать ей не пришлось.
…Как-то, ужиная перед телевизором,
