ее боролась, как мотылек, упавший в воду. Единственной ее внутренней опорой был крест. Но и он постепенно отступал в тень под напором новых знаний и впечатлений. Он еще пылал перед ее внутренним взором – даже ярче, чем прежде. И девушка держалась за него, как держится муравей за крохотную щепочку, которую уносит половодьем.
Поистине страшно половодье в заблудшей душе человеческой! И оно уже охватывало невинную душу Настуси…
Хоть Настуся и не жаловала Риччи, но слушала его лекции, затаив дыхание. В особенности, когда речь заходила о безрассудных поступках итальянских женщин. До чего же интересно он рассказывал! Об их коварстве, интригах и заговорах, о всевозможных ядах, которыми те сживали со свету своих врагов.
Внутри у нее что-то кричало: так нельзя, это позорно и грешно. Но этот возмущенный голос заглушало новое знание: да, так поступают вопреки всему. И с каждым разом голос возмущенной совести звучал все тише и тише. Она просто привыкала к этому, хоть и страдала.
Но однажды ей пришло в голову, что учитель, рассказывая им об этих вещах, следует какому-то хорошо продуманному плану. Уже в первые часы пребывания в школе она почувствовала в итальянце какую-то тайну и заметила, что он что-то недоговаривает. Несколько раз Настусе даже показалась, что ей удалось-таки ухватить за кончик нить, ведущую к целому клубку тайн. Она уже и пальчик приложила ко лбу – в знак того, что вот, отгадала. Но в последнее мгновенье нить все равно ускользала.
Все это занимало ее, волновало и мучило. Поэтому она с облегчением перевела дух, когда Риччи перешел к совсем другим вещам. Кое-что об этом Настуся слышала еще дома – первые далекие отголоски. Но теперь узнала в подробностях о новых непостижимых чудесах, открытых итальянцем – земляком ее учителя – за Великим морем, в которое садится солнце. О краснокожих людях, вихрем носящихся по степям и сдирающих кожу с черепов побежденных врагов, об их кожаных жилищах-вигвамах и каменных идолах на берегах таинственных озер, о золотых палатах правителей Мексики и Перу и об их страшной, ожесточенной борьбе с бледнолицыми всадниками.
Вслед за этим Риччи перешел к удивительным приключениям грека Одиссея, а затем – к эллинским философам, чьи мысли девушка впитывала, как цветок впитывает росу в свои нежные листочки. И созревала на глазах, как черешня на солнце.
Все услышанное она потом обсуждала со своей приятельницей-еврейкой, которая больше знала, потому что уже много времени провела в руках торговцев, которые так усердно подготавливали свой «товар» к сбыту.
Однажды Настуся спросила:
– Скажи мне, Клара, зачем нам так много знать о всяческих ядах и о женщинах, которые совершали эти злодеяния?
– Так ты, Настуся, еще не поняла? Они рассуждают так: а вдруг одна из невольниц попадет в знатный дом, где им понадобится кого-то уничтожить. За это
