примера для подражания – видимо не присутствует.
Для восприятия ребенка картина «не урезанной» вселенной… проще и понятнее. Вернемся к «Лету Господню». Добрый (и «святой», как называет его про себя Ваня) старичок Михаил Горкин готовится к своим именинам – дню архистратига Михаила: «Бог приведет, пировать завтра будем, – первый ты у меня гость будешь. Ну, батюшка придет, папашенька побывает, а ты все первый, ангельская душка. А вот зачем ты на Гришу намедни заплевался? <…> И у него тоже Ангел есть. Григорий Богослов, а ты… За каждым Ангел стоит, как можно… на него плюнул – на Ангела плюнул!
На Ангела?! Я это знал, забыл. Я смотрю на образ архистратига Михаила: весь в серебре, а за ним крылатые воины и копья. Это все Ангелы, и за каждым стоят они, и за Гришкой тоже, которого все называют охальником.
– И за Гришкой?
– А как же, и он образ-подобие, а ты плюешься. А ты вот как: осерчал на кого – сейчас и погляди на него, позадь, и вспомнишь: стоит за ним! И обойдешься. Хошь царь, хошь вот я, плотник… одинако /одинаково/, при каждом Ангел. <…> За тобой Иван Богослов стоит… вот, думает, какого плевальщика Господь мне препоручил! – нешто ему приятно? Чего оглядываешься… боишься?» [50, с. 255–456]. Немудреная педагогика, но, как оказалось, самая эффективная. Встретившись вновь с обидчиком, семилетний ребенок сам смог справиться с порывом вступить в перепалку: «Я хочу отругать его, плюнуть и растереть… смотрю, а за его спиной, вижу тень на стене за ним… – и вспоминаю про Ангела, который стоит за каждым. Вспоминается <…> «скоро буду говеть в первый раз». Пересиливая ужасный стыд, я говорю ему:
– Гриша… я на тебя плюнул вчера… ты не сердись уж…
Он смотрит на меня, и лицо у него какое-то другое, будто он думает о чем-то грустном.
– Эна ты про чего… а я и думать забыл… – говорит он раздумчиво и улыбается ласково…» [там же, с. 457–458].
Когда общались «один на один» славный, но взрывной и импульсивный мальчик Ваня с «не очень хорошим» («охальником») Гришкой, то из этого каждый раз получалось несимпатичное столкновение. Включение в картину мира, в представления ребенка образа Ангела – потенциального духовного совершенства человека, меняет все на противоположное. И нет вражды: семилетний мальчик действительно справляется с ситуацией.
Чтобы люди не забывали такую картину мирозданья, именины праздновались особенно пышно. Конечно, это зависело и от возможностей того социального слоя, к которому принадлежал именинник. Шмелев описывает среду московского купечества, что позволяет и читателю увидеть за именинным столом это великолепие «красной книги кулинарного искусства». «Горка» уже установлена, и такое наней богатство, всего и не перечесть: глаза разбегаются смотреть. И всякие колбасы, и сыры разные, и паюсная, и зернистая икра, сардины, кильки, копченые рыбы всякие, и семга красная, и лососинка розовая, и белорыбица…». Это только начало перечисления закусок, до обеда. А дальше: «Такого парадного обеда еще никто не помнил: сколько гостей
