за церковью). Какое шествие после Пасхальной заутрени, когда всю ночь пели «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ», то есть смертью и Воскресением Христа над смертью одержана победа! Даже в чине отпевания, если и случится оно на Пасху, вместо грустных песнопений поется радостный Пасхальный канон.
На могилки шли или ехали через неделю, на Радуницу. Что же было и сейчас еще происходит в России на Пасху – это множество людей, едущих, идущих на кладбища к своим умершим близким? Получилось так, что и в такой, измененной, форме праздник устоял, потому что этим нескончаемым шествием сохранялась о нем память в народе.
Близкие живут в сердце человека. «Где они все? Нет уже никого на свете. А тогда, – о, как давно-давно! <…> думал ли я, что они все ко мне вернутся, через много лет, из далей… совсем живые, до голосов, до вздохов, до слезинок, – и я приникну к ним и погрущу!» [там же, с. 359].
Праздник служит связи поколений. Он формирует картину цельного мира, служит сущностной взаимосвязи событий и явлений. Праздник закрепляет в душе ребенка навыки и стремление видеть духовный смысл всего происходящего. В мире праздничного годового круга смерть преодолевается, повседневные предметы и вещества видятся как чудесные, наполненные светом, святые. Березки и трава украшают храмы в праздник Троицы. Особое время для освящения вербы (Вербное воскресенье), яблок, меда, орехов. Дни особого освящения всех источников воды – Крещение… Мир праздников похож на мир детства. Он и является таким. В нем дети и взрослые становятся по-хорошему детьми (а не сентиментальными инфантилами).
Анализируя работы Эрика Берна, Т.А. Флоренская в своей последней книге [43] заметила, что сама мысль о том, что и во взрослом человеке присутствуют Родитель, Взрослый и Ребенок, продуктивна, однако описание Берном каждой из «ролей» страдает неточностью. «Взрослый», как его понимает автор книги «Игры, в которые играют люди», не является окончательным идеалом, к которому следует стремиться человеку в своем поведении, потому что руководство только здравого смысла и целесообразности может сделать мир механистичным, плоским и лишенным тайны. А Ребенок это не обязательно вечно незрелый инфантил. Настоящий Ребенок, умеющий удивляться, прозревать (видеть) в обычных вещах и явлениях таинственное и сокровенное, должен быть в каждом человеке, чтобы он стал, как пишет Флоренская, «цельным».
Такое понимание образа Ребенка мы встретили также в литературоведческой работе, анализирующей творчество А.С. Пушкина. Автор – Валентин Непомнящий, говорит, что у Пушкина слово «дети» встречается в двух смыслах: то как «злые», «капризные», «избалованные» («среди лукавых, малодушных, шальных, балованных детей…»), то в смысле вечной детской творческой сущности человека. Первое значение чем-то напоминает образ ребенка у Берна, а вот на втором хотелось бы еще остановиться. Непомнящий пишет: «Ребенок – это целостный человек, личность во всей ее полноте и глубине, но как бы свернутая в пружину; на протяжении жизни она разворачивается. Ребенок всегда «позади», но всегда впереди взрослого. Тоска по детству – тоска по цельности» [25, с. 52]. В сохранившемся Ребенке исследователь находит истоки пушкинского гения. Анализируя
