рядом спала и тётя Зина, ставшая им настоящей мамой за это время. Требовательная, жёсткая, когда нужно, но вместе с тем бесконечно добрая и ласковая, она представлялась идеалом матери для Маши, да и для Гриши.
Женщина всем сердцем приняла детей, казалось бы, чужих, но всё чаще называвших ее мамой. Она давала Маше и Грише то, чего они не знали, как оказалось, никогда, – настоящее тепло семьи. В страшное, «смертное» время двое почти детей обрели маму. И Надю, конечно, как же без неё?
– Я вот думаю… – сказала как-то Маша. – Хорошо, что мы здесь оказались. Пусть тяжело, но у нас есть мама и Надя…
– Я тоже об этом подумал, – согласно кивнул Гриша, с трудом вставая. – Пойдем в столовую, говорят, там студень дают.
Студень казался блюдом, сваренным неизвестно из чего. Когда-то давно Машу бы вырвало просто от вида серой массы, а теперь девочка и мальчик чего только не ели. Нужно было есть, нужно было пить, просто чтобы жить. Зачем жить, юные Самойловы не думали – сказали «надо», значит, надо. На этом все размышления заканчивались. Надо поесть, надо причесаться, надо встать, надо идти, надо работать, надо жить…
Ёлка для малышей, новогодний праздник. Худенькие дети устало водили хоровод и просили Дедушку Мороза. О том, чтобы закончилась война… о сухарике. А некоторые – просили вернуть сестрёнку, братика или маму, и слышать это было больно до слёз. Но слёз уже не было. Ленинград вступал в тысяча девятьсот сорок второй год. Несдавшийся город боролся, и Самойловы боролись вместе с ним.
«О ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…»5
Глава пятая
Мама умерла внезапно. Мама Зина, превратившаяся почти в скелет, находила доброе слово для своих детей, выглядевших ничуть не лучше. И вот её не стало. Женщина не просыпалась, как Маша ни старалась её разбудить, понимая уже…
– Мама! Мама! – закричала Маша, к которой кинулся от станка Гриша и вскинувшаяся Надя.
– Машенька, не надо… – мальчик утешать не умел, он просто обнял свою девочку.
За прошедшие месяцы Гриша и Маша стали очень близкими душевно. Физически-то они с первых дней спали рядышком, так было просто теплее. Но вот душевно, несмотря на голод, для Гриши всей жизнью, её смыслом – стала Маша. Некоторые родители так относились к своим детям, как мальчик относился к девочке и, разумеется, это не могло оставить её безучастной.
– Идите, дети, мы отвезём, – глухо произнёс мастер, отлично понимая, что этих троих теперь надо поддерживать, – они лишились самого важного человека в жизни.
– Спасибо… – прошептала Надя, чувствуя горе младших.
Осознать, что мамы больше нет, девушка не могла. Теперь мам Зину увозили на Охтинское кладбище, куда, наверное, однажды увезут и их. Для Маши это оказалось ударом намного более
Ольга Берггольц.
