style="font-size:15px;"> – Эй, – грубо окликнул его незнакомец.
– А… это ты, Матвей, – произнес, выпрямившись, Алексеич. – Иди своей дорогой, мы с братом дальше не пойдем, уйдем скоро.
– Нет, уйдешь не скоро, а сейчас, ты понял? Ты куда зашел? Ничего не попутал? По мне так все уже давным-давно знают, что сюда соваться не стоит.
– Как это не стоит? Тут всё общее, лес общий, ягоды общие. Вон их сколько. Мы же тебе не мешаем, не топчем ничего. Да и дальше на мыс мы не пойдем, и без того хорошо сегодня набрали.
– Зубы-то мне не заговаривай, – Матвей покачивал зажатым в руке ружьем. – Убирайся отсюда.
– Не груби мне, пожалуйста. Председатель колхоза сказал, что в лесу вокруг могут грибы и ягоды собирать все, а вот в лесничество ходить нельзя. И тебе говорил.
– Мне плевать, что он там говорил. У него своя правда, у меня своя. Еще посмотрим, кто кого. А ты явно попутал что-то. Знаешь, что делают с теми, кто попутал и воду мутит почем зря?
Кирилл плохо понимал суть разговора. Он стоял и, открыв рот, смотрел то на Матвея, то на Алексеича. Куда и, главное, кто должен уйти? Ведь они не в чужом огороде и даже не на помосте чужой пристани на озере, откуда было так удобно удить рыбу.
– Матвей, Матвей, пожалуйста, ты мне обещал, оставь их в покое, пойдем дальше, пожалуйста, Матвей, – голосила бежавшая по тропинке женщина.
Бежать ей было тяжело: к поясу были привязаны два бидона, а в каждой из рук было по большой корзине. Она подбежала и остановилась, вернее, замерла шагах в десяти. Она, как и Кирилл, смотрела за развитием ситуации, очевидно, понимая, что ей вмешиваться в это не стоит. И Кирилл, и она оказались за спиной Матвея. Они не видели его лица, как оно медленно багровеет от ярости.
Алексеич спокойно отряхнул с себя листья и куски засохшего мха, заглянул в ведро, поставил его так, чтобы оно не перевернулось:
– Говорю же, мы тебе не мешаем. Нам осталось собрать совсем немного. Иди дальше, вон туда, там брусничник еще не тронут, даже тропинка не примята. Здесь всё равно уже только остатки, вот мы их соберем и уйдем.
– Убирайся, – сдавленно сказал Матвей.
Его руки дрогнули, в них завертелось ружье, оно щелкнуло. Матвей даже не целился, просто выставил ружье вперед. Его жена пыталась что-то сказать, дернулась вперед, но тут грянул выстрел. Он был настолько громким, что вокруг, у деревьев, в болотных сосенках и в дальнем ельнике заклокотали птицы, захлопали крыльями и взмыли вверх. Выстрел долго возвращался со всех сторон эхом, соперничавшим по громкости с самим выстрелом.
Кирилл от испуга закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что Алексеич схватился рукой за шею. Женщина бросила корзины, подбежала и выхватила у Матвея ружье.
– Убирайся отсюда и его с собой забери, – не унимался он. – Убирайся, пока не пристрелил к чертовой матери.
– Матвей,
