написала Вачику Вероника.
– Обязательно, – ответил Вачик.
– Дети?
– Сын 14 лет.
– Большой. Помнишь, как мы в 14 лет играли в раздевалке в бутылочку? – написала Вероника, замирая от собственной подзабытой свободы, от смелой раскованности, которая стала ее постоянным настроением в эти последние дни.
– Завтра опять поиграем. С тобой вдвоем, – ответил Вачик.
Да. Вероника решилась. Что будет потом – не так важно, а даже если важно, то не настолько, чтобы она была в состоянии думать об этом сейчас, когда в ее голове пульсировало негасимое пламя завтрашних поцелуев, объятий, сплетений, проникновений, конвульсий, и судорог, и иррезистибл счастья.
Потом она вернется в Москву, заставит Вадика продать этот опостылевший ей дворец и больше никогда не приедет в город, где растет вистерия – самая красивая на земле лиана, – а будет только смотреть еще много лет свой сериал в голове, к которому сегодня ночью добавится новая, лучшая, ошеломительная и крайняя серия.
– Ты – вистерия, – написала она Вачику.
– Сама ты в истерике. Т9 отключи, женщина, – ответил Вачик.
Солнце, наливаясь ярким румянцем, как готовый расплакаться новорожденный младенец, клонилось к своей серебристой люльке, выткавшейся на дальней линии волн.
Последний свет скупо сочился в окно гардеробной, как в сжатую апертуру. С восточного края в кадр попадали огрызки хостинских пятиэтажек. Это всегда раздражало Веронику, но сейчас показалось особенно оскорбительным.
Вместо старых песочных платьев на вешалках теперь пестрели новые, привезенные из ЦУМа специально для вечера встречи выпускников. Часть их лежала цветастой кучей на полу. На фоне песочных шелков, которые Сусанна все никак не осмеливалась забрать себе, эта куча смотрелась сочинской вечнозеленой клумбой посреди подмосковной апрельской травы, умерщвленной длинной зимой.
Вероника осталась довольна собой в новом красном облегающем платье Дольче Габбана, одновременно кокетливом и элегантном, абсолютно несопротивлябельном.
– А принеси шампанского! – весело скомандовала Вероника. – Давно я рюинар не пила!
Сусанна вернулась с бокалом розового шампанского. Вероника выпила с наслаждением, сразу целый бокал, и снова подошла к зеркалу, весело и придирчиво оглядывая себя.
– Мочки у меня не висят?
– Мочки? – непонимающе переспросила Сусанна.
– Мочки ушей. Ничто так не выдает возраст, как мочки ушей. Если мочки отвисли – это все, это уже конец.
Между тем закат был все неминуемее. Кофе по-восточному стыл на приглаженной вечерним светом террасе с малахитовым столиком между двух ухоженных пальм в керамических кадках. Вачика не было.
Вероника, надушенная, наряженная, в новых рубиновых серьгах с сердечками, облокачивалась на балюстраду террасы, растворяя в шампанском невидимый горизонт,
