и бутылки ставить в шкаф. – Ах! Боже мой! Он ломится в двери!
Я не заставил её повторять, схватил подаренный кинжал, готовился выйти, не знал куда, и чтобы поддержать себя, сказал:
– Что вы так испугались? Прикажите его впустить, я научу негодяя вежливости.
– Опомнись, Антоний! Ты хочешь драться? Это грех. Он сильнее тебя, ростом около сажени, это Геркулес! Что нам делать? Он ломится!
Тут дверь затрещала и от сильного толчка чуть не соскочила с петель. Я услышал по голосам, что пять или шесть человек удерживали его, а он швырял ими как мячиками.
На сикурс прибежала Саша.
– Где ты была? Ты спишь, а госпожа гибнет. Вот ключ от калитки и крыльца, выведи как можно скорее гостя тайным переходом. Прощай, милый Антоний! Ах, какая развязка! Какой конец моим желаниям! Не сердись! Приходи завтра, в эту пору, никто нам не помешает… Прости. – Она сдернула с пальца алмазное кольцо, положила мне в руку. – Надень и носи. Ах! Спасайся! Он здесь.
И точно, едва я успел выскочить в потайные дверцы, которых прежде не заметил, как дверь оставленной комнаты разлеталась; страшный голос отзывался как из бочки.
– Дьявол меня возьми, если тут нет шашней! Горница убрана, ты разрядилась, тарелки стучали… Если кого найду здесь, то-то будет потеха, и к чёрту баран! Одним махом размозжу голову – будь я, анафема, проклят, если не наделаю проказ…
Последние слова я слышал издалека. Саша, схватив меня за руку, вела по темному коридору, и говорила:
– Не бойтесь! Теперь мы в безопасности!
– Бояться? Мне только жаль, что не удалось поколотить этого забияку!
– Нет, сударь! С ним Боже сохрани схватиться; слышите, как он возится?
Я стал оправляться от страху, прижал крепче миленькую ручку Саши и обнял ее.
– Перестаньте! Это никуда не годится; здесь темно. – Она оттолкнула меня.
– Саша! Что это значит? Ты сердишься? О, я поцелую тебя!
– Говорят вам, отстаньте! Завтра приходите в назначенное время, и целуйте госпожу сколько угодно, а до меня не дотрагивайтесь.
– А! Теперь понимаю – ты ревнуешь?
– Совсем нет! Может ли бедная сирота, приёмыш, ревновать к богатой госноже? Одна может только любить, а другая…
– Несправедливая Саша! Если б ты знала, как несносно мне притворство и минуты, когда показывал, что отвечаю на любовь к твоей госпоже… Но я жертвовал собою ради тебя!
– Покорно благодарю! Вы скоро уверите, что ради меня сидели на диване, и…
– Милая, прелестная Саша! Тещё неопытна, и не знаешь, сколь обманчива наружность! Надо видеть мое сердце и потом обвинять!
– Сердце закрыто, а что касается до наружности, то я, сударь, не слепа! Ах! не жмите меня – мне вас велено проводить. Тумаков занял ваше место; его не выживут так скоро!..
Насмешка Саши показалась мне колкою.
– Ты не веришь мне? Не хочешь выслушать мои оправдания? Жестокая! Я уйду, умру с печали! Прощай,
