воздухом…
Такие фавориты тоже встречаются в книге Гельбига, но их очень немного. Ни Шафиров или Олсуфьев, ни Рибас или Аш, ни Сиверс, ни Теплов, ни Марков, ни Безбородко, ни десятки других лиц, описанных Гельбигом, не были фаворитами и головы их не были пусты.
Немного в книге Гельбига и временщиков; меньше даже, чем случайных людей. Меншиков, Остерман, Бирон, Орлов, Потемкин, Зубов – шесть счетом, далеко не одинаковой пробы. Шесть временщиков – слишком много для одного столетия, но они не составляют и 6 процентов общего числа биографий, составленных Гельбигом.
Сообразно содержанию этих 110 биографий немецкое заглавие книги «Russische Günstlinge» вернее всего передается на русском языке выражением «Русские избранники». Под это наименование подойдут все лица, упоминаемые Гельбигом, не исключая даже отверженного Страхова. Франц Лефорт и Анна Крамер, Бирон и Фик, Разумовский и Возжинский, князь Орлов и барон Фредерике, Рибас, Кутайсов – все они «избранники», по той или другой причине обратившие на себя внимание, а не избранники, конечно, в смысле «соли русской земли»; иные же обязаны своим возвышением простой случайности, и потому к приведенному нами заглавию возможно присоединить и это слово, но не в смысле, конечно, людей, бывших «в случае». Таким образом труд Гельбига можно назвать: «Русские избранники и случайные люди».
Почему Гельбиг избрал для своего труда именно эти, а не другие лица? Почему в его книге мы не встречаем ни умного иностранца Виниуса и зоркого прибыльщика Курбатова, ни кокуйского патриарха Зотова и «кесаря» Ромодановского, ни барона Корфа, ни Бутурлина, ни Румянцева, никого из Долгоруких, Шереметевых, Паниных, Воронцовых, ни других лиц, оставивших заметный след в нашей истории XVIII века? Об этом автор говорит в своем «Предуведомлении». Нам остается довольствоваться тем, что он нам дал, не требуя от автора более того, что он мог дать.
В оригинальной, свойственной тому времени форме, с нравоучительными тенденциями и моральными максимами, Гельбиг знакомит нас с пестрым обществом, толпившимся у трона всероссийских государей – от первого русского императора до последней императрицы России. Перед нами нарождаются, живут, действуют и умирают «птенцы» Петра и «орлы» Екатерины рядом с конюхами Анны и певчими Елизаветы до лакея в ливрее, преображенного в графа Кутайсова. Тут и литовские крестьянки, переименованные в графинь Ефимовских или Гендриковых, и курляндские конюхи, ставшие герцогами Биронами, и истопники Тепловы или Шкурины, и кучера Возжинские; тут швейцарец Лефорт и еврей Шафиров, армянин Лазарев и неаполитанец Рибас, француз Лесток, поляк Понятовский и немцы, без конца – Остерманы и Сиверсы, Минихи и Левенвольды, Михельсоны, Аши, Бергеры; и тут же, рядом, рука об руку с ними, Румянцевы-Задунайские и Суворовы-Италийские, Шереметевы и Голицыны, князья Вяземские, Трубецкие и Волконские, графы Бутурлины, Панины, Чернышевы, которых заслоняют Орловы, Потемкины, Зубовы.
Эта пестрая толпа царедворцев проходит перед нами уже не в конюшенных поддевках, не в лакейских ливреях,
