еще раз окинул взглядом видневшийся внизу дом Добланера, расстилавшееся над ним ледяное поле и окружавшие его утесы, вершины и горные хребты. Они перешли через скалистую цепь и, рука в руку, спустились к долине. Невольно смолкла беседа, и замедлились шаги при приближении к опушке леса. По ту сторону ручья стояла памятная им избушка, и там решено было расстаться.
Альфред подвел Мойделе к стене, в которой вырезана была знаменательная пометка. Опустившись на лежавший вблизи обрубок, он крепко обнял молодую девушку. Ободряя ее, он ласково напоминал обо всем том, что он ей говорил. Каждое обещание было еще раз повторено, но о клятвах любви и верности больше не было уже и помину: – они, казалось, срослись с душами влюбленных. Молодая девушка замолкла; грустно наклоняя головку в ответ на слова Альфреда, она по временам старалась улыбнуться ему. Он словно забылся, любуясь Мойделе, лежавшей в его объятиях. Страстно нашептывая своей возлюбленной, как ему хотелось бы вернуть ту чудную, бурную ночь, он вопрошающе пытливо взглянул на нее. В ответ на понятый взгляд, Мойделе сомкнула длинные ресницы и ее прекрасное грустное личико озарилось лучом светлого счастья и блаженства…
Солнце давно уже скрылось за вершиной глетчера и осветило краснеющим ободком продолговатое облачко, повисшее над ледяным полем. По склонам гор поднимались лиловатые тени. Альфред вышел из избушки и решительно направился к лесу, быстро удаляясь. Пройдя десять, двадцать шагов, он обернулся и громко крикнул: «До свиданья, Мойделе!» «Альфред!» – донеслось в ответ из избушки, словно болезненно слабый, протяжный стон.
V
Альфред возвратился в замок очень поздно. Но сестра, наверно рассчитывавшая на его возвращение, дождалась его. Он ласково приветствовал ее, стараясь в то же время скрыть свое душевное настроение, которое, однако, не ускользнуло, от ее зоркого, любящего глаза и уже из одного упорного молчания его о Мойделе, ей стало ясно, насколько он должен быть полон мысли о ней. Альфред решил, конечно, прежде всего, признаться во всем сестре, но для этого необходимо было несколько успокоиться, а потому он отложил свое решение до возвращения из Вены.
Если бы Леонора могла себе только представить, насколько ему было тяжело, и насколько овладела им страсть, то она, конечно, сама вызвала бы его на откровенность, и они тут же обсудили бы все. Отзывчивое сердце любящей, преданной сестры научило бы ее предостеречь брата от опрометчивой поспешности действий и убедить в необходимости проверить свое чувство, конечно, при полной готовности со своей стороны ласково принять Мойделе как милую сестру.
Неравные браки для Леоноры не существовали, так как, по ее воззрению, единственным стимулом к брачному союзу могло быть только сродство душ. Сама она никогда еще любви не испытала и составила себе слишком идеальное понятие об этом чувстве. К бракам по рассудку, каких много состоялось в кругу ее родных и знакомых, она относилась с некоторым презрением, тем более, что исход
