тем, в первую же ночь после ухода графа, разразилась гроза, которая стихла задолго до рассвета, и затем наступило чудное утро. Напоенная свежей росой земля покоилась в мягком свете лучей восходящего солнца; как бы слегка колеблясь над горизонтом, оно величественно поднималось, постепенно отделяясь от мертвенно серых склонов горы «пламени». Росистые лужайки и раскидистые ветви елей сверкали тысячами алмазов. От самого подножия гор вверх к лощинам фантастично всползали, подобно чудовищным драконам, рыхлые клубы утреннего тумана, окутывая растительность склонов и застилая полосы леса. Они плыли выше и, повиснув на скалистых утесах, исчезали в голубом эфире безоблачного неба, так что самые вершины, казалось, совсем отделялись и уносились в беспредельную высь, ярко освещенную лучами утреннего солнца.
В выходной двери дома Добланера показалась Мойделе. Она по обыкновеннию была очень мило одета; грациозную головку украшал чепчиком повязанный пестрый платочек, из-под которого свешивались пышные косы. Равнодушная к красоте горной природы в это чудное утро, она рассеянно озиралась кругом, и ее потухший взор невольно останавливался на ближайшей опушке леса, у которой она так часто встречала радостно приветствовавшего ее Альфреда. С другой стороны виднелся каменный выступ, где вчера еще она была так беспредельно счастлива. Только украдкой взглядывала Мойделе вдаль на памятную ей избушку: молодая девушка точно не смела подолгу останавливать на ней свой унылый взор, и глубокие вздохи невольно вырывались из груди.
Заслышав тяжелые шаги отца на лестнице, Мойделе вернулась, чтобы пожелать ему доброго утра. Добланер возвратился домой накануне поздно вечером и графа уже не застал. Упорная молчаливость дочери окончательно подтвердила его догадки об ее склонности к графу. Теперь, при виде ее покрасневших от слез глаз, он решил серьезно поговорить с ней и убедить в несообразности подобного увлечения. Но решение свое Добланер отложил, однако, до вечера, когда Фефи обыкновенно уходила на покой и они оставались с дочерью с глазу на глаз. В качестве любящего отца, он собирался очень осторожно приступить к разговору с Мойделе. Добланер был уверен, что не трудно будет убедить дочь в неразумности ее чувства, и что в конце концов она по-прежнему станет веселым, беспечным ребенком, которым невольно восхищался всякий, кто хоть раз видел ее и слышал ее серебристый голосок.
На весь этот день он предоставил Мойделе самой себе. Отвязав козочку, молодая девушка взяла ее с собой и отправилась в лес. Глядя ей вслед, Добланер, со свойственным ему невозмутимым спокойствием, решил, что горести, подобные той, через которую она проходит в настоящее время, переживать неизбежно, и что с течением времени, под выполнением обычных занятий, Мойделе постепенно войдет в колею своей прежней жизни. Причем он, конечно, немало рассчитывал на успех своих доводов. Так обыкновенно бывает с пожилыми людьми, которые настолько уже далеки от ощущений своей молодости, что совершенно перестают понимать
