отца. Юная шалунья, в своем нетерпении, жалела уж о том, что еще один раз не перечитала письма прежде, чем отдать его отцу.
Она украдкой посматривала в открытое окно, пока Добланер, увидав ее, не вышел наконец. Из письма ему стало ясно, что отношения молодых людей были несравненно ближе, чем он думал, но что в то же время граф действительно глубоко любил дочь его и твердо решился преодолеть все препятствия к женитьбе на ней, так что всякие упреки оказывались в глазах Добланера излишними. Смущенная девушка уловила на себе взгляд отца, в котором выражалась безграничная доброта. Мойделе была беззаветно счастлива нежностью и любовью, которыми дышало письмо Альфреда, но Добланер смотрел на дело не с одной этой стороны, тем более, что и сам граф ни мало не скрывал, что опекун наотрез отказал в своем согласии на брак его с Мойделе. Молодая девушка ждала такого ответа и была к нему готова, но она вполне положилась на искреннюю любовь Альфреда и на его непоколебимую надежду на все хорошее. Добланер ласково вторил дочери, а все же его пугала мысль, что счастье всей жизни его Мойделе должно было быть поставлено на карту. Он, тем не менее, отдавал полную справедливость молодому графу, который, как он выразился, окажется, без сомнения, достойным представителем именитого рода своих предков. Их добрая слава вошла в поговорку, и вот что гласили о них уста народа из века в век:
«Ни от кого из Карлштейнов никогда еще никто не видел никакого зла».
Но при всем том, Добланер считал своим священным долгом не слишком поддерживать надежды в своей дочери до совершеннолетия графа. Молодым людям предстояло очень и очень продолжительное испытание, и устояла ли бы перед ним молодая, пылкая, но так внезапно зародившаяся страсть? Вот в чем невольно сомневался Добланер и не утаивал этого от Мойделе. Она же со своей стороны была неизменно стойка в безграничном доверии к Альфреду, и не предстоявшее испытание страшило ее, а очень уж тяжело было воспоминание о том, в чем нельзя было признаться отцу и что связывало ее на всю жизнь с графом. Молодая девушка переживала минуты горького раскаяния, которые роняли темную тень на ее счастье. Что сказал бы отец, если бы узнал обо всем и как жестоко отозвался бы он о графе, которого теперь так хвалил. Поддерживать это хорошее расположение было необходимо, и потому предстояло молчать до последней возможности.
Альфред между тем писал очень исправно и неделю за неделей приходили его известия в условленные дни. Они адресовались теперь прямо на имя Добланера, и по особому распоряжению доставлялись к нему на дом. Переговоры графа с опекуном оказались совершенно безуспешными, но в то же время вполне выяснили положение дела для обеих сторон. Альфред, движимый сильными ощущениями и стойким решением, разом развился и возмужал. Он со своей стороны объяснил опекуну в очень почтительной форме, что сдержать данное им слово было его священным долгом столько же в силу любви, сколько в силу чести. Генерал скоро усмотрел, что в данном случае не
