в каюте висит историческая форма, которую надеваешь на каждом фестивале, а иногда и просто так, она зачастую значительно удобнее современной одежды. Все нормально, обычный корабельный быт. Но при этом ты точно знаешь, что все эти матросы скончались лет триста назад, и имена их в судовой роли не числятся, в отличие от твоего собственного. Ну и последние сомнения убивает их табак, если рискнешь его попробовать – настолько он не имеет ничего общего с пропитанной никотином бумагой, набитой в твои собственные сигареты. Или, например, зайдешь вечерком в кают-компанию, а там почти нет народа, но все равно тесно и шумно – такой эффект, причем на помещения любого размера, всегда производит присутствие боцмана Алана Лоренса, огромного огненно-рыжего шотландца. И он тоже давно умер, хотя более живого человека я не то что никогда не видел, но даже вообразить не могу. Когда в первые свои дни на «Гончей» я с удовольствием с ним выпивал, то ничего неладного так и не заметил. Наверное, потому, что он может без видимого вреда для себя выпить такое количество виски, которое меня лишает всякой критичности мышления.
Ну а о капитане и говорить нечего. О таком капитане всякий моряк мечтает – он из тех, за кого жизнь отдашь, ни секунды не думая, и поверить, что имеешь дело с морским духом, чудовищем или там призраком совершенно невозможно. Строго говоря, именно капитан меня с этой действительностью и примирил. Потому что капитан на любом корабле, по-хорошему, должен быть не совсем человеком, а немножко богом. Чтобы его слова сомнению подвергнуть было невозможно физически. Ну а раз капитан так и так не человек, почему бы и другим членам команды оказаться… не самыми обычными?
Так или иначе, открыв тайну «Гончей», капитан стал в каждый пасмурный день ставить меня на ночные вахты – мои дневные он отстаивал сам, предоставляя в мое распоряжение свою, неживую часть команды. Поначалу я принимал вахту, крепко сжав зубы, и шугался всего – странного выговора докладывавших мне матросов, абсолютной бесшумности их движений в летней темноте, даже дыр от выбитых зубов, чернеющих в их улыбках. К счастью, дружеского общения с матросами от меня никто не ждал, меньше всего – они сами. В их времена о подобной ерунде никто не подозревал. А моя дневная вахта состояла из прекрасных и однозначно живых ребят, не говоря уж о других офицерах.
– Да успокойся ты, – утешала меня Джо, иногда составлявшая мне компанию на вахте и варившая кофе на двоих. Рамсес обычно до нас не снисходил. – Скоро поймешь, что всей и разницы, что они на берег не сходят и не едят никогда. Нам же лучше, больше еды остается. А в остальном, где еще ты такой корабль найдешь? И такого капитана? – когда она говорила о капитане, на ее лице всегда расцветала невольная улыбка.
Вообще-то она была права. Летучий Голландец, самый знаменитый из кораблей-призраков, в обывательском сознании предстает едва ли не преддверием ада, черной мрачной развалиной, населенной измученными своей судьбой людьми. Или духами? С голландцем пока познакомиться не довелось, но «Гончая» была прекрасным кораблем – легким, быстрым, чистым,
