Наше расставание было довольно бурным, и у меня не было времени на то, чтобы как-то отблагодарить Минетту.
– Ты имеешь в виду деньги? – спросил Беркин. – Пусть это тебя не беспокоит. Все, что ей нужно, она получит от Холлидея или от других друзей.
– И все же я предпочел бы расплатиться и покончить с этим, – сказал Джеральд.
– Она об этом и не думает.
– Возможно. Однако по счету не уплачено, надо это сделать.
– Ты этого хочешь? – спросил Беркин. Ему были видны белые ноги Джеральда, сидящего на краю кровати. Незагорелые, мускулистые, мощные, красивые, совершенные. И все же, глядя на эти ноги, Беркин испытал что-то вроде жалости и нежности, словно они принадлежали ребенку.
– Да, хотел бы, – повторил Джеральд.
– Это не имеет никакого значения, – упорствовал Беркин.
– Ты постоянно так говоришь, – сказал несколько озадаченный Джеральд, с нежностью глядя на лицо лежащего мужчины.
– Так оно и есть, – отозвался Беркин.
– Но она была со мной так мила…
– Кесарево – жене кесаря, – проговорил Беркин, отворачиваясь. Ему казалось, что Джеральду просто хочется поболтать. – Иди спать, ты меня утомил, уже поздно, – прибавил он.
– Хочется, чтобы ты сказал мне нечто, что имело бы значение, – сказал Джеральд, не сводя глаз с лица друга и словно чего-то выжидая. Однако Беркин не смотрел на него.
– Ладно, спи. – Джеральд с нежностью коснулся плеча мужчины и вышел из комнаты.
Утром, проснувшись и услышав, что Беркин зашевелился в своей комнате, Джеральд прокричал:
– И все же я должен заплатить Минетте.
– Господи, да не будь ты таким педантом. Закрой этот счет в своей душе, если хочешь. Ведь именно там он напоминает о себе.
– Откуда тебе это известно?
– Потому что я знаю тебя.
Джеральд немного подумал.
– Мне кажется, таким женщинам, как Минетта, правильнее платить.
– А любовниц правильнее содержать. А с женами правильнее жить под одной крышей. Integer vitae scelerisque purus[20], – сказал Беркин.
– К чему это ехидство? – заметил Джеральд.
– Надоело. Твои грешки меня не волнуют.
– Хорошо. Но меня-то волнуют.
День опять выдался солнечный. Вошла горничная, принесла воды и раздвинула шторы. Сидя в постели, Беркин с удовольствием, бездумно смотрел на зеленеющий парк – тот выглядел заброшенным и романтичным, будто перенесенный из прошлого. Как красиво, безупречно, законченно, как совершенно все, пришедшее из прошлого, – думал Беркин, – прекрасного, славного прошлого, – этот дом, мирный и величественный парк, столетиями погруженный в спокойный сон. И в то же время какая ловушка, какой обман таится в красоте этих мирных вещей: Бредэлби на самом деле – ужасная мрачная тюрьма, а этот покой – невыносимая пытка одиночного
Беспорочной и безукоризненной жизнью (
