есть основания, а у человека с сознанием их нет. Подпольный человек отрицает основания, а вместе с ними и бытие.
К одному вопросу его сознание подводит столько неразрешимых вопросов, что получается абсурд. Или, как говорит Достоевский, бурда. Тебе надо дело делать, а оснований для этого нет. Есть одни вопросы и сомнения. То есть идея основания – это выход из подполья, убегание от аутизма, создание мира нормы. Например, справедливость – это основание, и на этом основании можно действовать. Если я считаю что-то справедливым, то я буду этого добиваться. Имея основание, ты, как бык, можешь переть к цели. Ты можешь мстить. Но ты уже не сможешь себя раздражать собственной фантазией, и, следовательно, ты перестаешь существовать как человек сознания.
«Страдание – это единственная причина сознания»[12]. И одновременно оно есть величайшее для человека несчастие. Перестать раздражать себя своими фантазиями – значит перестать сознавать и чувствовать. Цитата из Достоевского: «Сознание бесконечно выше, чем дважды два. После дважды два уж, разумеется, ничего не останется не только делать, но и узнавать. Все, что тогда можно будет это – заткнуть свои пять чувств и погрузиться в созерцание. Ну а при сознании хоть и тот же результат выходит, то есть тоже будет нечего делать, но по крайней мере, самого себя иногда можно посечь, а это все-таки подживляет. Хоть и ретроградно, а все же лучше, чем ничего»[13].
Сознание – это возможность посечь самого себя.
Другой – это не факт, а событие в жизни аутиста. Герой подполья другого ненавидел, презирал, боялся, ставил выше себя. Сам по себе другой не существует. Другой – это объективация грез аутиста, способ терзания самого себя благодаря полаганию иного в самом себе. Другой – это не тот, кто смотрит на тебя. Другой – это тот, кто позволяет тебе видеть себя в неприглядном свете. Так, например, вся история отношений героя подполья и Лизы – это история превращения Лизы в Другого. Она другая в самости аутиста. Лиза не хотела быть другой. Она хотела любить, она уже полюбила, но человек из подполья использует Лизу в качестве другого, того, кто позволяет ему видеть себя с новой, омерзительной точки зрения. «Я тебе, – говорит он Лизе, – никогда не прощу того, что ты застала меня в этом халатике, когда я бросался, как злая собачонка… как паршивая лохматая шавка на своего лакея»[14].
Человек из подполья угрюм, беспорядочен и одинок. Ему, забившемуся в свой угол, в свою пещеру, кажется, что на него смотрят с омерзением. И дело не в том, что на него кто-то смотрит. На него, может быть, вообще никто не смотрит. Дело в том, что он сам на себя смотрел с омерзением. Он думал, что у него на лице подлое выражение, и потому держал себя независимо, чтобы его не заподозрили в подлости.
Он считал, что у него лицо глупое, а хотел, чтобы оно выглядело умным, и поэтому говорил, говорил и говорил. Аутист, то есть порядочный человек, должен быть трус и раб. Конечно, он может похрабриться над чем-нибудь, но «все
Там же, с. 161
Там же, с. 162
Там же, с. 237
