но одновременно запретную жертву. Созывая толпу для манифестации своей власти, суверен краткое время терпел акты насилия, воспринимавшиеся им как знак верности, но строго ограниченные его собственными привилегиями.
И именно тогда народ, привлеченный зрелищем, которое устраивается для его устрашения, мог выплеснуть свое отвержение карательной власти, а иногда и пойти на бунт. Препятствовать казни, расцениваемой как несправедливая, вырвать осужденного из рук палача, добиться помилования силой, даже преследовать палачей и нападать на них и, конечно, проклинать судей и роптать против приговора – все это входит в число действий народа, которые вклиниваются в ритуал публичной казни, мешают ему и часто расстраивают его порядок. Естественно, это часто происходит по отношению к осужденным за бунт: таковы беспорядки после известного дела о похищении детей, когда толпа хотела помешать казни трех предполагаемых бунтовщиков; их должны были повесить на кладбище Сен-Жан, «поскольку там мало аллей, а значит, и процессий, требующих охраны»[93]. Напуганный палач отвязал одного из осужденных, лучники стали стрелять. Это повторилось и после хлебных бунтов 1775 г., и в 1786 г., когда поденщики совершили поход на Версаль и попытались освободить своих арестованных товарищей. Но кроме этих случаев, когда волнения разгорались еще до вынесения приговора и по причинам, далеким от мер уголовного правосудия, имеется много примеров, когда бунты были вызваны непосредственно приговором или казнью. Малые, но бесчисленные «эшафотные страсти».
В самых элементарных формах такие беспорядки начинаются с подбадриваний, а иногда и приветствий, сопровождающих осужденного в ходе казни. Во время долгого вождения по улицам осужденного поддерживает «сострадание добрых и отзывчивых, а также хлопанье в ладоши, восхищение и зависть дерзких и ожесточенных»[94]. Народ толпится у эшафота не просто для того, чтобы увидеть страдания осужденного или разжечь ярость палача, но и для того, чтобы услышать человека, которому больше нечего терять и который проклинает судей, законы, власть, религию. Публичная казнь допускает миг разгула осужденного, когда для него нет более запретного и наказуемого. Под защитой неминуемой смерти преступник может сказать все что угодно, а зрители приветствуют его. «Если бы существовали хроники, тщательно фиксирующие последние слова пытаемых и казнимых, если бы достало мужества перечесть их все, даже если бы просто спросили презренную чернь, что толпится вокруг эшафотов из жестокого любопытства, то стало бы ясно, что ни один из привязанных к колесу не умирает, не обвинив небо в нищете, толкнувшей его на преступление, не упрекнув судей в варварстве, не прокляв сопровождающих его служителей алтаря и не кощунствуя против Бога, чьими орудиями они служат»[95]. В этих казнях, призванных демонстрировать только устрашающую власть монарха, имеется карнавальная сторона: роли меняются, власти осмеиваются, преступники превращаются в героев.
Marquis d’Argenson, Journal et Mémoires, t. VI, p. 241. См.: Barbier, Journal, t. IV, p. 455. Один из первых эпизодов этого дела весьма характерен для народных волнений против уголовного правосудия в XVIII веке. Генеральный лейтенант полиции Беррье приказал задерживать «непослушных и лживых детей»; жандармы соглашались возвращать их родителям «только за выкуп»; говорили, будто детей отнимают на забаву королю. Толпа изобличила одного доносчика, убила его «крайне бесчеловечно» и, «когда он умер, приволокла на веревке, обвязывающей шею, к дверям господина Беррье». Доносчиком был вор, которому грозило колесование вместе с его сообщником Раффья, если бы он не согласился стать осведомителем; полиция заинтересовалась им, поскольку он знал всю подоплеку дела, и его «очень ценили в этом новом качестве». Данный пример представляет интерес в нескольких отношениях: перед нами восстание, вызванное сравнительно новым средством подавления – не уголовным правосудием, а полицией; пример делового сотрудничества между деликвентами и полицией, ставшего обычным начиная с XVIII века; бунт, в котором народ берет на себя казнь осужденного, незаслуженно избежавшего плахи.
H. Fielding, An inquiry, см. в: The Causes of the late increase of Robbers, 1751, p. 61.
A. Boucher d’Argis, Observations sur les lois criminelles, 1781, p. 128–129. Буше д'Аржис был советником в Шатле.
