ты домохозяйка, и срок у тебя еще двадцать пять недель только? Они могут проверить, и у Андрея будут неприятности.
– Виктория, не мели чепухи! – крикнул ей брат из соседней комнаты. – Пусть Инга говорит все, что хочет и кому хочет!
Теперь, когда кто-нибудь заходил в гости и болтал с Ингой, он старался уходить в другую комнату – ему невыносимо было видеть счастливое смеющееся лицо жены.
В начале июня Колпин осмотрел молодую женщину и остался доволен, но Евгений Семенович, зашедший в кабинет, долго выслушивал сердце ребенка, ощупывал живот, выстукивал, а потом, пожевав губами, сказал:
– Вам, голубушка, сейчас бы лучше лечь в отделение, чтобы мы за вами понаблюдали.
– А стоит ли, Евгений Семенович? – спросил Колпин голосом, в котором слышалась почтительность, имеющая иронический оттенок. – На мониторе все окей, давление и анализы в пределах нормы, кардиотограмма хорошая.
Старик искоса взглянул на него, дернул плечом и, ничего не ответив, снова обернулся к Инге.
– Так как, ложимся?
Инга перевела растерянный взгляд своих широко распахнутых глаз на обиженно молчавшего Колпина и кивнула. Старик улыбнулся.
– Вот и ладненько!
Из роддома Евгений Семенович поехал прямо на проходивший в те дни в Москве симпозиум нейрохирургов. Ему, собственно, там делать было нечего, но он хотел послушать доклад сына. Профессор Максим Евгеньевич Баженов жил в Ленинграде и, приезжая в Москву, успевал поговорить с отцом наедине очень редко. Днем он всегда был занят, а вечером, едва добравшись до дома, валился с ног от усталости. Евгений Семенович не обижался – в пятьдесят лет он и сам не знал, что такое свободное время, а иногда к вечеру, добравшись до дома, не имел сил даже что-либо внятное сказать жене. Она ставила перед ним ужин, пока муж ел, сидела, подперев щеку рукой, и молча смотрела на него ласковыми глазами.
Теперь жена умерла, и в те дни, когда сын после гонки безумно-изнурительного дня появлялся, наконец, в отчем доме, Евгений Семенович сам готовил ему ужин, ставил на стол и сидел напротив своего Максима, любовно глядя на обросшее за день усталое лицо. В такие моменты ему вдруг становилось нестерпимо жаль, что когда-то он мало уделял времени простым человеческим отношениям и общению с близкими. Он никогда не говорил об этом сыну – каждый должен сам пройти свой путь и сделать свои собственные ошибки.
Пленарный доклад профессора Баженова был назначен на два часа, но организаторы опять что-то напутали со временем, и Евгений Семенович, приехав в начале третьего, узнал, что до Максима должны выступить еще два докладчика. Он сразу увидел сына – тот давал какие-то указания вертевшимся вокруг него аспиранту Полькину и молоденькой рыжей студентке лет двадцати. Полькин, с которым Евгений Семенович был давно знаком, крутил в руках и показывал Баженову слайды, а рыженькая стояла рядом, нагруженная плакатами, и переводила с профессора на аспиранта взгляд, который становился, соответственно, то почтительно
