рожи их пренеприятны и доверия не внушают, особенно когда лыбятся кривоватыми и несильно чищенными зубами. Они либо сослуживцы, либо собутыльники, либо одновременно и то и другое. Один из них, синяя куртка, давится вокзальной шаурмой, бурно смеясь над скабрезностью своего товарища, красной куртки, попутно заливая в пасть немного колы из пол-литровой бутылки. Второй чуть спокойнее, глазки так и шныряют по окрестным физиономиям по неизвестной причине, кажется, что какой-то полумёртвый шакал поглядывает на добычу Опасный тип, я скажу, эта красная куртка, не то что громогласный «браток», синяя куртка, у которого что на уме, то и на языке, – исподлобья и зло сверкает тяжёлым буравящим взглядом красная куртка, даже на меня косится, не знаю зачем, что ему нужно, отвернись, не трогай меня, слушай приятеля своего и на других не пялься.
Но он не перестал озираться, красная куртка настойчиво продолжала гляделки, цельно или бесцельно, однако всё-таки угомонился: ему захотелось прикорнуть, что с удовольствием и совершил, откинувшись назад на неудобную лавку, но через несколько минут озарившись гуимпленовской улыбкой, видать, приятственное разглядел в сновидениях – даже жутковатым типам они приходят и умеют радовать жестокосердечных. Синяя куртка, отдышавшись после полуистерики, вызванной одним скверным анекдотом, что в любом обществе будет описать возмутительно и некорректно, мерно, как корова траву, дожёвывал свою отвратно выглядевшую шаурму, чей соус размазался по его полноватым губам и грозился стечь прямо на небезызвестную синюю куртку. Наконец, покончив с трапезой, субъект дососал газировку, как-то вытер остатки еды со своего лица и начал посапывать, клонясь от сытости в сон.
Ну, хоть они угомонились, не раздражают, да и «бывалый урка» вежливого тона впёрся четырьмя глазами в окно, словно ожидая увидеть просторы Байкала на месте приевшегося Подмосковья. Как замечательно, что никто сегодня не бузит и не мешает доехать мне без проблем до дома, обычно такой тишины не добиться по той причине, что каждый часто норовит пошуметь со скуки, с работы едут, устали, вот и отдыхать громким разговором изволят, как будто никого не раздражает его бессмысленный трёп, напоминающий диалоги из «Голой певицы»[4]. Прилично мест ещё осталось, которые можно описать, повествуя о вечерней электричке, выступающей как отдельная и уникальная среда ещё с Венички Ерофеева, но вынуждая, к несчастью для некоторых читателей, но к огромной радости для себя, проститься с поездом, поскольку заморгал фонарями мой родной город. Прощай, электричка, ни пуха тебе, довози всегда пассажиров вовремя и без задержек, чтобы не плодить недовольство и ненависть! Прощай, мерный стук колёс, что мог убаюкать не одного меня, а целые вагоны! Скоро увидимся, а теперь мне надо выходить из относительно тёплого пространства прямо в объятие холодной ночи.
12
Маски, пустые лица толкались, тесня друг дружку на края платформы, будто желая сбросить кого-нибудь на рельсы.
Пьеса Эжена Ионеско – французского драматурга румынского происхождения, одного из основоположников эстетического течения абсурдизма, признанного классика театрального авангарда XX века.
