style="font-size:15px;"> Алексей (милостиво). Отцу не забудь мою благодарность передать. Ну и соколы, я бы с такими ни за что не расстался.
Прозоровский (улыбаясь). Ну ничего! Ты же без меня на охоту не поедешь, а я без тебя – тем паче.
Появляется Морозов с мрачным лицом. Все прочие удаляются. Морозов лично закрывает дверь.
Царь и Морозов вдвоем.
Алексей. Ну что там с Карлой?
Морозов подходит к нему вплотную, шепчет на ухо.
Алексей. Борис Иваныч, да что ты! Казнить! Помазанника Божия!
Морозов. Бабке его родной, королеве Марии, отрубили же голову. И никто не шелохнулся.
Алексей (задумчиво). Это все их вера, Иваныч. Ересь их злосчастная. Они церковные власти отрицают, значит и царская власть для них ничто.
Морозов (крестясь). Нас Господь от ересей хранит. Для русского мужика царь все равно что Бог. Но и нам хлопот хватает. (Тяжело вздыхает.) Да, вот еще. Не ждали мы так скоро вестей из Франции, а они пришли. (Шепчет царю в самое ухо.)
Алексей. Да, этим в Москве никого не удивишь.
Морозов. С князей-бояр ни днем, ни ночью глаз спускать нельзя. За кого поручиться можно, что он не мнит себя на царском престоле? Не зря Иван Грозный крошил их безо всякой пощады.
Алексей. Не надо Грозного, Иваныч, слышишь, хватит с нас. Он семьдесят лет в гробу, а всех от него трясет.
Морозов. Напрасно ты так о нем, государь. Иван Грозный – великий царь, прадед твой двоюродный.
Алексей. Семиюродный! Тоже мне родство. – Мой отец по Божьей воле был избран царем. А дед от великой смуты Русскую землю успокоил. И никакое родство тут ни при чем. Я что, не догадываюсь, что они промеж собой говорят? Они все от Рюрика, от Рюрика, а мы невесть от кого.
Морозов. Да пусть только кто пикнуть посмеет! Язык вырвать! – Да кто он такой, этот Рюрик? Кто его видел, может, его и не было никогда.
Алексей (с отвращением). Да ладно, Иваныч! Всем подряд, что ли, языки вырывать будем? – Царствовать со славой надо, вот что! Киев вернуть, все вернуть, что они потеряли, Рюриковичи эти. А уж потом! Дал бы Бог силы! (Смотрит на часы немецкой работы, изукрашенные готическими башнями и рыцарями.) Разве не больно видеть, как еретики благоденствуют, а православные христиане под басурманским игом стонут? – Святыни Цареграда в поругании, а мы тут всё грыземся. (Шепотом) Аще забуду тебе, Иерусалиме…
Морозов падает на колени перед царским креслом, целует ему руку.
Морозов. Алешенька, дитятко мое бесценное! Благодарю Господа, что дожил до этого дня, что такие речи от тебя слышу. (Всхлипывает, утирает слезу.)
Поднявшись, продолжает в другом тоне.
Морозов. Киев будет наш, вся Малороссия будет. Ну год еще, ну два, три. Аршин версте не расчет. И Смоленск вернем, и Северские земли. Я об этом твоему отцу клялся, и тебе поклянусь. Всего себя на это положу. А то великое, что у тебя на сердце, того мои глаза уже не увидят. Над этим ты и дети твои трудиться будут.
Морозов встает, начинает похаживать
