отдаст! Никогда! Никогда ни одна из этих женщин не станет миссис Фрэнк Алджернон Каупервуд! Она закрепила эту связь настоящей любовью и настоящим браком, и этого у нее никто не отнимет! Он не осмелится давить на нее открыто или через адвокатов. Миру, как и ей самой, известно слишком многое, или уж она сама позаботится, чтобы мир узнал, если только Каупервуд попытается сместить ее. Она ни на минуту не забыла его открытого признания в любви к юной и прекрасной Бернис Флеминг. Где она теперь? Может быть, с ним. Но законной его женой она не станет. Никогда!
Но как же она была одинока! Этот огромный дом, эти комнаты с мраморными полами, резными дверями и потолками, крашеными и всячески отделанными стенами! Со слугами, которые вполне могут быть его шпионами! И никаких дел, почти никаких знакомых, и лишь немногие хотят ее увидеть! Жители этих великолепных домов на авеню не соблаговоляют замечать ни ее, ни Каупервуда, невзирая на его и ее богатство!
К ней заглядывали один или два восторженных почитателя с просьбами, а еще один или два родственника, и среди них два ее брата, живущих в Филадельфии. Они и сами были богаты и занимали высокое место в обществе, но при этом религиозны и консервативны, а потому их жены и дети не одобряли их встреч с нею, и она родню почти не видела. Они заходили иногда на ланч или обед. Или оставались на ночь, когда приезжали в Нью-Йорк не на один день, но всегда без семей. И теперь она их уже не скоро увидит снова. Она знала, как обстоят дела, и они тоже знали.
А за пределами этой жизни не было никого, кто хоть что-то значил бы для нее. Актеры и светские прожигатели жизни, которые иногда искали ее общества главным образом для того, чтобы занять денег, интересовались по-настоящему только своими молодыми подружками. Разве могла она после Каупервуда представить себя любовницей одного из этих жалких искателей удовольствий? Потакать своему желанию – да! Но только после безрадостных и долгих часов одиночества и мучительных мыслей могла она под барабанную дробь слов и алкоголь улечься в постель с кем угодно, если чувствовала физическое влечение. Ах, жизнь, одиночество, годы, тщета и уход всего, что было тебе дорого прежде!
Какое издевательство этот огромный дом с его галереями, увешанными картинами, его скульптурами и гобеленами! Ее муж Каупервуд почти не заглядывал сюда. А если и заглядывал, то всегда так осторожно, хотя перед слугами и демонстрировал ей свою любовь. А они, естественно, раболепствовали перед ним, как персоной более важной, чем она, что на самом деле отвечало действительности, потому что в его власти было распорядиться всем, что здесь находится и им управляется. И если она решала устроить бунт, то он становился обходительным и обаятельным, брал ее за руку или нежно прикасался к запястью и говорил: «Но, Эйлин, ты должна помнить! Ты всегда будешь миссис Фрэнк Каупервуд, а в этом качестве ты должна вести себя соответственно».
И если она вдруг впадала в ярость или начинала плакать, если ее глаза наполнялись слезами, губы начинали дрожать, или если
