мы с ещё такими же двумя или тремя негодяями стали её обзывать – ну как-то обидно очень обзывать. Но не рассчитали, точнее, совершенно не знали, что должен приехать к ней брат с родителями. Они приехали, и девочка тут же пошла пожаловалась. И от брата я выхватил такого пендаля – «пыром», что называется – меня чуть не разорвало на две части. Я убежал от него в картофельное поле. И когда увидел, что он больше не гонится за мной, просто лежал и ждал, пока это «прекрасное» ощущение в заднице немножечко уйдёт.
– Вы говорите, что с такими же негодяями. Не все были негодяями? – Авдеев просто слушал, беседу дальше вёл только Молчун.
– Ну, я почему-то попал именно в число отрицательных учеников этой школы. У которых побеги, обзывания, ну и всякое такое прочее. То есть был полноценный класс, человек тридцать, и среди них я был отпетым негодяем, потому что всё время делал то, что нельзя делать. Ну понятно, что были ещё двое-трое таких же, как я, ну и, естественно, среди нас всё время как-то шла борьба за лидерство: кто больше насолит педагогам, сделает то, что нельзя делать, украдёт что-нибудь в столовой, и так далее.
– И были обычные дети?
– И были обычные дети, да.
– Которые никак не участвовали, просто жили там и учились?
– Да. А я был таким сентиментальным негодяем. Так в общем-то и прошло моё детство. Мы развлекались тем, что – ещё раз говорю – дрались, убегали, воровали, курили, лазили по заброшенной церкви, что тоже почему-то категорически запрещалось. Кстати, если идти от ворот, справа была какая-то группа кирпичных хозяйственных построек. И в одной из них был гараж, в котором директор школы хранил свой чёрный довоенный Опель Кадетт, с такими типичными, для машин того времени, круглыми колесными арками, круглыми крыльями, круглыми фарами. Очень-очень редко директор на нём выезжал ненадолго. Естественно, при любой возможности мы пытались через какие-то дырки пролезть в этот гараж и в Опель. Но попасть внутрь машины и как-то нагадить нам так и не удалось, хотя почему-то очень хотелось. А мозгов на то, чтобы нацарапать на нём что-нибудь гвоздём, тогда ещё не хватало. При этом сам директор-то нам ничего плохого не сделал. За всё время я его практически и не видел. Очень редко он на людях появлялся. Про него вообще никто ничего не говорил, он никогда не выступал на мероприятиях. Просто знали, что это какой-то мужик. И всё. Выглядел он на мой взгляд весьма зловеще, что, видимо, и вызывало подсознательную агрессию и страх. Такой старый, невысокий, худой, весь седой. Ходил в длинном коричневом плаще и сером костюме. А вместо одной руки у него был протез… В общем, прожил я в Лесной школе второй, третий класс, лето перед четвёртым, и меня забрали домой. В четвёртый класс я пошёл в обычную школу.
– Ну что же, – вновь заговорил Авдеев, – Пока я вижу, что наш эксперимент проходит вполне удачно. Двигаясь таким образом, постепенно выкладывая, один за другим, части пазла ваших воспоминаний, вы будете цеплять их друг за друга, дополнять, и, вполне вероятно, сложится
