в чём-то интимные, секреты всякие. Я бы не хотел… Не привык я как-то всем подряд такие вещи про кого бы то ни было, пусть даже и про совсем старых знакомых, рассказывать. Ну… Вы, конечно, доктор, но всё-таки по уголовному делу. Чего я буду вам «сливать» кого-то…
Авдеев и Молчун переглянулись.
– Владимир, послушайте, – Николай Сергеевич несколько торопливо попытался переубедить Довганика, – ну вы же не можете себя от других людей отделить. Вся ваша жизнь – это как раз история ваших с ними отношений. Вы, рассказывая об этих отношениях, рассказываете в первую очередь о себе. Поверьте, нет у нас задачи собирать какую-то гадость о ваших знакомых. Да и времени на это нет – так распыляться.
– Ну не знаю, – с сомнением протянул Володя, – всё равно я бы не хотел… Ощущение, что я на них донос собрался писать.
– А вы поменяйте их имена, фамилии, всё, что потребуется, – вмешался Молчун, – мы суть поймём, а как, так сказать, показания на них вы уже свой рассказ воспринимать не будете. Да и чисто юридически, я так думаю, никак ваши истории не привязать к реальным событиям. Всё перейдёт в область догадок, а догадки – это просто фантазии, материя, юриспруденцией не предусмотренная.
– Ну… может быть, – Володя задумчиво изучал свою обувь. – Можно попробовать, но я, блин, боюсь запутаюсь в псевдонимах.
– Отличная тренировка для мозга, для памяти. Мы как раз для этого всё и затеяли, – вмешался Авдеев. В его голосе звучали уже более довольные интонации.
– Ладно, сейчас попробую! – Довганик поправился в кресле, оперевшись руками в подлокотники, и уверенно продолжил. – Был такой… хм… Иван Совков. На пересечении Новослободской улицы и Лесной дом угловой стоит, который закрывает Бутырскую тюрьму своим фасадом. И вот в нём жил этот Иван. Он был со стеклянным глазом и всё время ходил с ножом, которым даже умудрялся периодически кого-то тыкать. Как его не сажали за это дело, я не понимаю. Он был чуть постарше, но это была гроза района. И иногда по сарафанному радио передавали: «О, Совок идёт, Совок идёт». А я как бы бздел[6], но мне было очень интересно. И представляете, в конце концов я с ним сдружился. Мы, правда, не стали какими-то там друзьями – не разлей вода, но так получилось, что Совок мог кого-то ножиком тыкнуть, а со мной за руку здоровался. В общем, в школе я хулиганил. Это была 142-я школа. Самое моё большое хулиганство, например, было такое. Один раз, когда учительница музыки вышла, на потеху всему классу я открыл верхнюю крышку пианино, где находятся молоточки, и просто ногой – а они же деревянные – сломал столько, сколько смог сломать этих молоточков. А часть из них, дебил, выбросил в окно – что и стало уликой, потому что кто-то их нашёл. Но было очень смешно – а я и рассчитывал на этот эффект. Приходит училка, садится за это пианино, нажимает, а оттуда ни звука. Но она была не дура, она сразу открыла крышку и увидела. Ну и: «Кто это сделал?» – Я не собирался признавать, но пальцев десять на меня точно сразу показало. Ну и ни у кого,
Бздеть – бояться (сленг).
