продам свои стишки за три моря…»
Я продам свои стишки за три моря
даже платы не возьму ни гроша,
в этом будет «ого-го» не прямое,
а подпольное, и мне помешать
(выходите, не боюсь!) не сумеют,
потому что я всегда всех сильнее, –
пусть не всех и уж совсем не всегда:
одного лишь… одного лишь себя?
«Осторожно! Я вышел из дома…»
Осторожно! Я вышел из дома
и гляжу непременно в глаза
всякой целомудренной дуре,
всякому…
Надо сказать,
мне в ответ, совсем безотказно,
тоже бросают глаза
всякие…
Надо сказать,
взгляды их летят мимо кассы.
Так мы глядим и глядим,
глазки понемногу бросаем, –
почему ж я в мире один?
почему они в мире стали –
так ли? – далеки-далеки? –
ой ли? – навсегда одиноки?
Осторожно! Глаза в меня кинь
и лови мои понемногу!..
«Радость моя…»
Радость моя,
неразменное, старое детство,
поздно заснувшее,
вставшее рано с утра, –
где-то внутри тебя
бегают грубые дети,
прут, неизвестно зачем,
но всегда на таран.
Этот за куколку взялся,
другая за танчик,
после за криками страшными –
в общий комок
…и никогда меня к ним,
ни за что не затащит
детство проклятое
или проклятье само.
«Уже совсем не вяжем лыко…»
Уже совсем не вяжем лыко,
но выход найден – я нашёл
то место, где нам хорошо
и петь, и плакать.
То место, где берут взаймы
одну лишь грусть, одну тоску лишь,
где смерть свою заранье купишь
в канун войны.
«И ужасы, и зверства…»
И ужасы, и зверства
давным-давно известны –
приелись, нет ли? – я им не судья:
могу я только сбоку
стоять, как будто с Богом
мы вместе – наблюдателей семья.
Отрубленные головы,
на виселице голые
девицы, парни – всё им ни по чём, –
стоим вдвоём, и думаем
беспомощными дурнями,
и усмехается над нами чёрт.
«И не вплотную…»
И не вплотную,
и не поодаль,
и не продавшись
тем, кто не купит.
Правильно было б
знать, что мы оба
умерли молча,
но не от скуки.
Так, от песочка
или от моря
в сонных круженьях
тёплого ветра.
Только я знаю:
стали одною,
стали единой
частью навек мы.
«Надо мной Экзюпери…»
Надо мной Экзюпери,
может быть, летает,
или та – держу пари –
ведьмочка
