поток жителей сожженной деревни, выстраивая их и торопя ударами прикладов. Другие стояли оцеплением вдоль дороги и следили за направлением движения, не давая никому броситься в сторону, в сугроб, в лес. Отстающих, больных, раненых и просто начинавших терять от пережитого рассудок, добивали штыками, то ли демонстративно экономя патроны, то ли упражняясь в убийстве холодным оружием.
Чуть дальше, где начинали пересекаться сельские дороги, сливались воедино потоки людей со всей округи, где уже не оставалось ни одной целой деревни, ни одного целого дома. И каждая очередная колонна горестным воем встречала следующую, где селяне делились между собой слезами и причитаниями, оплакивая прошлую жизнь, что несколько часов назад была повернута вспять, открыв перед людьми ворота в преисподнюю, проход в которую охраняли «черти рогатые», как старухи прозвали в тот день немецких солдат.
Пинками, прикладами и штыками гитлеровцы гнали бесконечный людской поток. Те, кто пытался в петляющей дороге оглянуться и увидеть начало и конец вереницы народа, не видели его, от чего все происходящее казалось бесконечным, а от того – более ужасающим.
Пройдя так несколько километров, солдаты начали загонять всех людей в один длинный колхозный погреб, построенный когда-то крестьянами под руководством самого Ивана Шукалова. Огромной протяженности, тот вместил в себя едва ли не всех, кого собрали гитлеровцы в нескольких сожженных ими селениях. Плотно забив его народом, они заперли двери на засов, выставив снаружи охрану.
Женщины семьи Шукаловых, по доброте своей и неравнодушию помогавшие соседям нести на руках их маленьких детей и вести под руки стариков, отстали и оказались в самом конце общей колоны, рискуя оторваться от остальных и поплатиться за это своими жизнями. По этой причине они вошли в колхозный погреб последними и заняли место возле самых дверей, отчетливо слушая переговоры стоящих снаружи часовых из числа солдат. Сев на земляные ступени, Александра Ильинична, ее мать и сестра Дуся разместили между собой Олю и Толика, отдавая им свое тепло. Ниже расположились многодетные соседи, чьи дети, наплакавшись за день, мгновенно уснули, дав, тем самым, немного покоя, сидящим рядом женщинам.
Всю ночь в полной темноте погреба слышались плачь и стоны, причитания и ругань. Под тусклым светом неведомо откуда появившейся свечи перевязывали кому-то обожженную руку. Кто-то бредил, произнося хриплым голосом одно и то же слово. Не переставая плакали груднички, не получая материнского молока, что пропало в тот день у многих кормящих. Поочередно, то в одном, то в другом конце погреба, детские голоса просили то поесть, то попить. Непрерывно вполголоса бранились старики и, как заклинание звучало в атмосфере подземелья:
– Что теперь будет? Что будет?
И вновь голос ребенка врезался в поток фраз, заставляя тяжело вздохнуть тех, кто его слышал:
– Нас не убьют?
И лишь
