мне, собственно, тоже деваться некуда. Певчим настоятель помещение для отдыха не предоставляет. Мыкайся до утра где хочешь.
– Тогда поехали. Уж устроим вас как-нибудь на ночь, – сказала Юля. – Если, конечно, вы не станете сожалеть о выпивке и закуске. Так что же?
– Еду, – заявил Морхинин.
За рулем белой «Волги» сидела, ожидая сестру, стройная особа в легкой куртке и норковой шапочке. Из-под шапочки струились по плечам светлые пряди. Удивленно взглянули темнеющие даже в полумраке черные глаза и блеснули весело открытые зубы:
– О, Юлька, да ты с кадром? Лихо!
– Наш лучший бас Валерьян Александрович, – представила Морхинина слегка покрасневшая Юля. – Это он солировал, когда пели «С нами Бог». А это моя сестра Кристина. Христя, мы решили…
– Ах, уже вот так? «Мы решили…» – с интонацией коварства и разоблачения перебила Кристина. – И что же вы решили?
– Не оставаться со всеми пить и жрать, чтобы потом коротать ночь непонятно где, а поспать нормально, хоть немного. К десяти-то снова на клирос.
– Надо бы заехать в какой-нибудь магазин, взять вина, – засуетился Морхинин. – Рождественская ночь все-таки…
– У меня есть дома по глотку коньяка, – сказала водительница «Волги». – Вам все равно больше нельзя, пичужки церковные. Кому веселиться, а кому молиться.
– У тебя всегда рифмованно получается, Христя, – засмеялась Юля и произнесла с явной гордостью за сестру. – Кристина Баблинская, поэтесса, член Союза писателей, вот так-то…
Морхинин похолодел. Ему сразу показались знакомыми дерзкий профиль, платиновые волосы, уверенный грудной голос и, кажется, нагловатый тон.
Оставив машину у подъезда, поднялись на лифте в двухкомнатную квартиру Баблинской. Обстановка оказалась довольно эффектной – с оригинальными торшерами, какими-то мохнатыми шкурами на полу, с низкими пуфами и эстампами довольно формалистического пошиба.
– Так, – распоряжалась хозяйка, – в туалет, в ванную комнату. Потом поздравляемся и – дрыхнуть.
Морхинину постелили в «бывшей комнате мужа», как объявила Баблинская.
– А муж… – заикнулся из вежливости случайный гость.
– Улетучился, – насмешливо пояснила Христя.
Когда звякнули три тонкостенных бокала с коньячными лужицами на дне, Морхинин не мог не залюбоваться сестрами. Обе на редкость стройные, с точеными ножками и лебедиными шеями. Кристина более округла в бедрах и высокогруда. Юля еще сохранила нечто подростковое, хрупкое, и в движениях ее чувствовалась легкая неуверенность. От резкого света хрустальной люстры лица сестер казались немного кукольными, с полным отсутствием теней, но брови, воистину соболиные, превращали их в настоящих красавиц со старинных портретов. Различие заключалось в глазах: нежно-карих, удлиненных у Юли и черных, глубоких у Баблинской.
– Все, ребята, скидываем одежку и – в горизонталь. – Стоя под люстрой, Кристина
