восстановить Башню до шончанского наступления, но ни минуты нельзя терять понапрасну.
Эгвейн отнесла поднос на кухню, положила в мойку и сама вымыла за собой грязную посуду, заслужив одобрительный кивок от тучной госпожи кухонь. Затем Эгвейн отправилась в кабинет наставницы послушниц. Нужно поскорее покончить с наказанием; она еще собиралась навестить Лиане, что стало для нее обычаем. Постучав, Эгвейн переступила порог и обнаружила, что Сильвиана сидит за столом и при свете двух серебряных ламп листает толстую книгу. Увидев вошедшую Эгвейн, Сильвиана заложила страницу красной ленточкой и закрыла книгу. На потертой обложке виднелось название: «Размышления о разжигании огня» – история прихода к власти многих Амерлин. Любопытно.
Эгвейн села на табурет возле стола – нижняя часть тела тут же отозвалась резкой болью, но девушка даже не поморщилась, – и спокойно рассказала о произошедшем этим вечером, опустив то обстоятельство, что суп она разлила намеренно. Тем не менее Эгвейн не преминула отметить, что супницу она уронила после того, как Элайда заговорила о пересмотре и изменении Трех клятв.
Последние слова Сильвиана выслушала с весьма задумчивым видом.
– Что ж, – заметила наставница послушниц, вставая и беря в руки ремень, – Амерлин все сказала.
– Да, я все сказала. – Эгвейн встала и легла на стол, оголив нижнюю часть спины для битья.
Сильвиана чуть помедлила, а потом приступила к порке. Как ни странно, у Эгвейн не было даже желания кричать. Конечно, было больно, но кричать она просто не могла. Насколько же нелепым и бессмысленным предстало это наказание!
Она помнила свою боль, которую испытывала при виде сестер, когда те спешили по коридорам с затравленными, испуганными, преисполненными подозрительности взглядами. Она помнила, как мучительно было прислуживать Элайде – и молчать. Она помнила безграничный ужас от мысли о том, что все в Башне будут связаны клятвой повиноваться такому тирану.
Эгвейн помнила и свою жалость к бедной Мейдани. Ни одна сестра не заслуживает подобного обращения. Одно дело – заключить под стражу. Но измываться над нею, играть с нею, как кошка с мышкой, запугивать, намекая на предстоящие пытки? Это было невыносимо.
Каждый этот момент отзывался болью в душе Эгвейн, словно нож, вонзающийся в сердце. И пока продолжалось избиение, она понимала, что никакая телесная боль не сравнится с душевными терзаниями, которые она испытывала, видя страдания Белой Башни под властью Элайды. По сравнению с этой вечной пыткой ремень и плеть были просто смешны.
И Эгвейн начала смеяться.
Это был не вымученный смех. Это был не смех протеста. Это был смех неверия. Этому невозможно поверить. Как им в голову пришло, что избиение что-то решит? Это просто абсурд!
Ремень остановился. Эгвейн обернулась, – конечно же, наставница послушниц еще не закончила.
Сильвиана смотрела на девушку
