стражи внизу – турки.
Намного позже, начав писать песни и романы, я понял, что эта чудодейственная обработка и есть творчество.
Однажды, читая житие Святого Иоанна Хижинного, я вдруг сорвался с места и решил: «Уеду на Афон и стану святым!» И даже не повернувшись, чтобы взглянуть на мать, – точь-в-точь как поступил Святой Иоанн Хижинный, – я переступил через порог и вышел на улицу. По самым пустынным закоулкам добрался я до порта. Я бежал, боясь, как бы кто-нибудь из дядьев, увидав меня, не отвел обратно. Я подошел к первому попавшемуся челну, который собирался в плавание. Загорелый моряк, нагнувшись к железному кольцу причала, отвязывал канат. Я приблизился, дрожа от волнения:
– Возьмешь меня в лодку, капитан?
– Куда тебе?
– На Афон.
– Куда? На Афон? Что ты там делать будешь?
– Святым стану.
Капитан захохотал, хлопнул в ладоши, словно прогоняя цыпленка, и крикнул:
– Домой! Живо домой!
Я ушел и, посрамленный, воротился домой, забился под диван и никому ничего не сказал. Сегодня я исповедуюсь в том впервые. Моя первая попытка стать святым потерпела провал.
Горечь моя длилась годами. Может быть, еще и до сих пор длится. Я ведь родился в пятницу, 18 февраля, в День Душ. Старая повитуха взяла меня на руки, поднесла к свету, пристально посмотрела на меня, словно увидав какие-то таинственные знаки на теле моем, подняла высоко и сказала: «Ребенок этот, – вспомните мои слова! – станет епископом».
Когда я впоследствии узнал о предсказании повитухи, оно оказалось настолько соответствующим самым сокровенным чаяниям моим, что я в него уверовал. С тех пор великая ответственность лежала на мне, и я старался не делать ничего, чего не сделал бы епископ. Намного позже, увидев, что делают епископы, я переменил мнение и, дабы сподобиться святости, к которой так страстно стремился, старался не делать ничего из того, что делают епископы.
9. Жажда бегства
Медленно и монотонно тянулись в те времена дни. Газет люди не читали, радио, телефон, кинематограф еще не появились на свет, и жизнь протекала тихо, серьезно, немногословно. Каждый человек был отдельным замкнутым миром, каждый дом – на крепком засове, а обитатели его старели изо дня в день, веселились тихо, чтобы никто не слышал, ссорились тайком, болели молча и умирали. И только тогда, когда открывали дверь, чтобы вынести покойника, мир меж четырех стен на мгновение являл тайны свои, но тут же дверь запирали снова, и жизнь снова продолжала свое бесшумное течение.
Ежегодно на праздники, когда Христос рождался, умирал или воскресал, все надевали свои лучшие одежды и украшения, покидали дома и по всем улочкам стекались к церкви, которая ждала их, широко распахнув двери. Церковь зажигала свои канделябры и паникадила, и хозяин ее – всадник Святой Мина встречал у порога дорогих своих кастрийцев. Души их распахивались, горе и печали развеивались, все становились единым целым, забывали
