потолка торчали ржавые трубы, сползавшие по восточной стене. Со стороны западной стены приближалась тьма. Рабочий день сотрудников закончился и они, выключив свет, разошлись по домам, где их ждали дети, жёны или не понаслышке знакомая мне пустота.
– Я честно хотел карьеру и семью, но теперь не уверен, что такое «честно» устраивает женщин.
– О, профессор, не думала, что вы из тех, кто любит говорить о женщинах в общем. А как же индивидуальный подход?
– Да-да, ты права, – тут же затараторил он, нервно поправляя очки. – Прости. Заговорился…
– Расслабься, шучу, – с бурбоном во рту промычала я.
– А, – растерянно замотал головой Алекс. – Я имел в виду, что моей жене не нравилось то, как честно и открыто я заявлял о роли карьеры в своей жизни. Мне следовало чаще врать. Говорить, что она – мой единственный и главный приоритет.
– Главное не частота, а качество вранья, профессор.
За это мы чокнулись.
– Ну а ты почему одна?
– Не знаю, – соврала я, не ожидая от Робинса интереса к своей личной жизни.
– Можем закрыть эту тему, если не хочешь…
Развернувшись, я передала ему бутылку. Пока Алекс пил, морщась от крепости алкоголя, я закурила прямо в кабинете, уверовав в то, что едва ли во всём Париже имеется хоть одна исправная пожарная сигнализация.
– Вообще-то меня тянет на мудаков. Твой отец говорил, что это детская травма. Мой папаша проявлял холодность, предпочитая откупаться деньгами. Я выросла и подсознательно подыскиваю себе равнодушных, закрытых партнёров.
За это тоже выпили. Молча. И каждый молчал о своём следующие пять глотков.
На минус третьем этаже остались лишь мы и безмолвные, неживые статуи. От стойкого ощущения, будто они за нами наблюдают, я избавилась лишь, когда бурбона почти не осталось, а Робинс заметно захмелел.
Алкоголь закончился, разговоры стали более раскрепощёнными и откровенными, а мы нашли в столе Модлен подарочную бутылку вина. Пообещав восполнить потери, Робинс пальцем протолкнул пробку внутрь и уселся прямо там, где стоял, – на полу у стола.
– Как можно продолжать не верить во что-то большее, когда видишь то, что наука не способна объяснить? – вопросил он, обратив на меня уже заметно помутневший взор.
– Ты археолог или пастырь, Робинс? – Я нетрезво икнула.
– Я реалист, Ришар. Видел достаточно, чтобы принять, что за пределами доступного нашему сознанию есть нечто большее.
– Нечто большее это кто? Или что?
– Энергия.
– Энергия? Ты сейчас рассуждаешь прямо как моя мама. И это не комплимент, Алекс.
На полу имелось много свободного места, но… виной тому алкоголь или просто желание ощутить тепло друг друга, в какой-то момент я уловила дыхание Робинса на своей коже. Он стал чаще опускать голову, изучать меня и вместе с тем подвигаться ближе.
Мы рассуждали о богах и религии, когда я впервые
