своей жизни, ты не оставила ни единого шанса объясниться, а мне есть что сказать тебе, Саша. Так что эта глава будет полностью обращена к тебе. Да простят меня немногочисленные читатели, осмелившиеся прочесть мою историю. А Игорь Борисович не обидится, подождёт до следующей главы.
Сашенька, за десять месяцев я хорошо изучил тебя и твоих тараканов, до сих пор помню все твои привычки, и это вселяет в меня уверенность, что ты откроешь и прочтёшь эту книгу. Признаюсь, были у тебя странные «заскоки» – как ты их называла, – которые меня жутко напрягали. Например, я никогда не понимал и до сих пор не представляю, как можно каждые выходные тратить на шоппинг. Но даже в тех, наших с тобой походах за покупками ты умела находить компромиссы, поэтому всегда последним магазином в твоём списке неизменно оказывался книжный. Не знаю как у тебя (и уже не узнаю) получалось так тонко чувствовать меня, учитывать мои взгляды и всегда, абсолютно всегда идти мне навстречу. Даже мои интересы, которые были выше тебя – а ты это знала, но терпела, согласившись быть третьей, – ты сделала своими. Так, благодаря этому (точнее, вопреки), в твоей жизни появились книги и футбол. Конечно же, они были и до меня, но только со мной «непозволительная трата времени» и «бестолковая беготня по полю» обрели смысл. Не поверишь, но я до сих пор помню, как ты сказала однажды: «Любовь к футболу и книгам – это бонус за любовь к тебе. Три в одном, как кофе». Но ты вовремя сменила сублимированную бурду на натуральный. Хотя нет – поздно. И теперь тебе нет нужды любить футбол, и ты наверняка давно утратила всякий интерес к этой (пусть и номер один в мире) игре, ведь от того, что ты научилась отличать аут от углового, нет никакой пользы, но книги, верю я, остались с тобой навсегда, иначе нет никакого смысла в этой главе. Ты была идеальным компенсатором, а я…а я был последней эгоистичной мразью.
Сашенька, помнишь тот билборд на Аранской – «Асалода чытання» с изображёнными на нём бабушкой и дедушкой? Конечно, помнишь, если только намеренно не забыла кусочек нашей совместной жизни. А я даже если бы хотел забыть, то не смог бы. Память предательски говорит на языке ассоциаций, и стоит мне где-нибудь в Минске завидеть «асалоду чытання», как тут же всплывает наша Аранская, холодный зимний вечер и твои влюблённые глаза, глядящие на старичков на билборде, и говорящие уста: «Это мы с тобой в старости. Ты будешь мне читать Андруся Горвата, а я испытывать асалоду», – к тому времени я уже плотно подсадил тебя на белорусских современников. Я тогда, отвернувшись, смотрел на трубы второй ТЭЦ, торчащие точно свечи из канделябра, и многозначительно молчал. Потому что не мог планировать дальше, чем на неделю. Потому что в своём будущем не видел тебя. Тебя волновало «наше» будущее, ты ненавязчиво интересовалась, я же иногда отвечал, превращая всё в шутку, но чаще – делал тебе больно.
«Любимая! Я мучил вас, у вас была тоска в глазах усталых…» Сашенька, конечно же, ты до сих помнишь эти пропитанные желчью слова, декламированные мною десятки раз, особенно когда я хотел тебя позлить. За что я злился на тебя? За доброту
