нескольких шагах за густой изгородью из тесно сросшихся кустов, обрамлявшей одну сторону вымощенной камнем дороги, начинался длинный глубокий овраг, по склону которого они только что поднялись; по другую ее сторону высилась стена загородной усадьбы Хольга. Сверху, со сторожевой вышки у ворот, изгородь казалась сплошной и нетронутой, и даже самый зоркий караульный не заметил бы ни аккуратно проделанного лаза, ни выщипанных листиков – смотровой щели. К ней он и приник, с первого взгляда убедившись, что Малютка, увы, ничего не напутала.
На вышке стоял стражник, один вид которого вызывал в памяти чеканные строчки Устава караульной службы. Среднего возраста, с густой черной бородой, суровым непроницаемым лицом и холодными, бесстрастными глазами – словом, живое олицетворение бдительного, придирчивого и неподкупного служаки. Их замысел, продуманный до мелочей и успешно опробованный в прошлый раз, мог провалиться с громким треском, это было яснее ясного.
Ругаясь злым шепотом, поминая самыми грубыми словами всю родословную графа Хольга и этого так некстати подвернувшегося «деда», Трюкач отполз назад. На душе было гаже некуда, требовалось на ком-то сорвать злость, и этим кем-то оказалась, естественно, Малютка. Одноглазый был его приятелем, и к тому же он невольно почувствовал обиду за стражника. Чувство уязвленной мужской солидарности вдруг взыграло в нем с огромной силой. Только безмозглой дурочке-малолетке могла прийти в пустую головенку мысль обозвать зрелого, полного сил мужика «трухлявым перестарком»!
– Посмотришь, Одноглазый? – предложила Малютка напарнику.
Лежавший возле края оврага человек в грязных, засаленных лохмотьях, худой как жердь, с черной повязкой на правом глазу и нищенской сумой через плечо, равнодушно махнул рукой: чего, мол, глядеть попусту.
– Надо что-то делать, Трюкач! Времени почти не осталось! – возбужденно забормотала Малютка.
«Без тебя бы не догадался», – с нараставшим раздражением подумал он.
– Может, все-таки попробуем, а? – настаивала Малютка. – В прошлый раз прошло как по маслу!
– В прошлый раз был молоденький щенок вроде тебя, – едко ответил Трюкач. – А теперь, сама сказала, дед-перестарок, да еще и трухлявый! Такого голыми сиськами не приманишь…
И, выдержав маленькую паузу, добавил самым оскорбительным тоном, на какой только был способен:
– Хоть до утра ими тряси!
«Так тебе и надо, тварь!» – с затаенным мстительным торжеством подумал он, увидев, что хорошо рассчитанный удар достиг цели.
Малютка безумно раздражала его с первых же дней, когда прибилась к шайке. Злило буквально все: ее юность (мала еще промышлять на большой дороге), происхождение (с жиру бесится дворяночка, не иначе), вызывающая дерзость (взрослых надо слушать, ума-разума набираться, а не лезть со своим мнением!) и жестокость, удивительная даже для их кровавого ремесла. Но больше всего –
