или полезно. И только теперь, задумываясь над тем, как распорядиться своим накопленным имуществом, я искренне огорчен, так как оно не нужно и бесполезно. Частная или общественная благотворительность никогда не соответствовала моему вкусу.
Частная благотворительность создает нищих, а пожертвования, имеющие целью общее благополучие, приводят к воровству.
Кроме того, ни один человек, кроме Зил аса Гирна, а он умер, никогда мне не помог в жизни. На каком же основании я должен помогать другим?
Я не намерен также оставить свое состояние правительству; это было бы самым глупым решением вопроса, так как всякое правительство, насколько у меня хватает памяти, всегда состояло из лакеев, с собачьей жадностью в ожидании жирной подачки глядевших мне в глаза. По отношению к моим родственникам у меня отсутствуют какие бы то ни было чувства. Я даже не знаю, имеются ли они у меня. У меня к ним столько же интереса, сколько у них было ко мне, когда я был инженером и получал еженедельно 50 долларов.
Одно время я подумал было завещать все мое состояние для научных целей – для распространения технических знаний, для создания целого ряда научных учреждений, для подготовки ученых, одним словом, послужить так называемому прогрессу. Но эта мысль вызвала во мне еще большее отвращение.
Что такое прогресс? Не что иное, как капля творческой фантазии, с трудом просачивающаяся сквозь болото человеческой косности.
Но побороть эту человеческую косность невозможно. Это я знаю так же твердо, как то, что в данный момент я нахожусь в здравом уме и полной памяти.
Я, таким образом, коротко и ясно подтверждаю следующее: мне, Томасу Гирну, нет никакого дела до других и до того, что с ними будет после моей смерти.
В этом правиле есть только одно исключение: это мой приятель, друг, советчик и товарищ – Дицци.
Это Дицци помог мне, благодаря удачному своему упрямству, найти землю, содержащую нефть, с чего и началось мое обогащение.
Вся моя работа, все мое научное образование, вся моя изобретательность не могли превратить неудачника Томаса Гирна в дитя счастья и удачи. И это сделал Дицци, хотя он не окончил университета, не испытал на себе тяжести фабричного ярма, не был в течение десятилетий предметом пренебрежительных насмешек. Когда я, ученый дурак, ударил его каблуком в ребра, Дицци преподнес мне сперва урок личного достоинства, а потом великодушного прощения.
Да, прощения, потому что кто кроме Дицци подарил бы миллионы чужому и малознакомому человеку?
В течение моей дальнейшей жизни Дицци был моим единственным и лучшим советником, так как он никогда не говорил мне несуразностей и глупостей.
Я должен сказать правду: он был мой истинный друг.
Ложный стыд удерживал меня сознаться в этом раньше.
У меня даже нет права приписать моим личным заслугам возрастание моего богатства; ведь только первый миллион трудно заработать, остальные приплывут даже к ослу.
У меня как раз дело обстояло наоборот: Дицци создал первый миллион, а я сделал, в сущности,
