не упирайся, – пробасили над ухом, обдав Арлетту чесночно-редечным духом такой силы, что она едва не сомлела.
– Бенедикт!
– У меня не поупирается, – рявкнул другой голос, похоже женский. Лапу в солдатской перчатке сменили крепкие толстые пальцы. Чавкнула, закрываясь, дверь. Пахнуло застоявшимся холодом и давно не чищенным отхожим местом.
Арлетта послушно пошла, хотя ног под собой не чуяла. Затем чуть-чуть успокоилась, принялась считать шаги. Так, по привычке, на всякий случай.
– Ну и чё мне с тобой делать? – вопрос грянул над ухом так, что ноги опять ослабели.
– Не знаю, – вяло отозвалась Арлетта. Попыталась прислониться к стене и тут же отпрянула. Камень был холодным и липким.
– Так вот и я не знаю, – тяжело вздохнула тётка, которая, судя по одышке и глухому голосу, обладала весьма пышными телесами.
– Наверное, кормить, одевать и учить ремеслу?
Жалобней, жалобней. Со слезой. И голосок пусть дрожит. Кто её знает, эту дуру толстую. Вдруг решит, что злосчастную девицу прислали для порки.
– Ишь чего захотела, – хмыкнула тётка, – ладно, пошли, поглядим.
Арлетту снова потащили вперёд. На поясе у тётки что-то противно звякало. Коридор тянулся и тянулся. Узкий коридор. Локтем канатная плясунья то и дело больно стукалась о стенку.
– Это что, тюрьма? – не выдержала она.
– Угу, – согласилась тётка.
Арлетта приостановилась и попыталась спастись в последний раз.
– За что?! Я же ничего не сделала!
– Да кому какое дело, сделала или нет! Ты тут ваще ни при чём!
– А кто при чём?
– Королевишну нашу прекрасную, вишь, жареный петух клюнул. Вынь да положь ей приют для бедных сирот. Сирот-то у нас как блох на собаке, а вот ни денег, ни тёсу, ни камню… ничего для капризов её высочества не заготовили. Во. Отвели пока кусок тюрьмы, эти, Вшивые казармы. Наловили уличных огольцов. Нешто тебя в мужскую тюрьму к ним сунуть?
– Нет, благодарю вас, не надо, – быстро сказала Арлетта и даже маленький книксен сделала для убедительности.
– А для девок ничего не заведено. Одна ты тут такая вся из себя прекрасная.
– Опустите, – ласково предложила Арлетта, – вам хлопот меньше, а она и не вспомнит.
– А если вспомнит? – не согласилась тётка, – вспомнит и представить потребует? Нет уж, место я терять не хочу. Так что выбирай, куда тебя. Вот тута у меня бродяжки-побирушки. Тут одна, мужа своего по пьяному делу зарезала. Убийца, значит. Эта вовсе какая-то тронутая. Бесится, на людей кидается, а с чего, никто не знает. Тута воровки. Хочешь к ним? Они поспокойнее будут.
– Я не воровка!
Тише, тише, хладнокровней. Не орать. Не спорить.
– Да знаю я, кто ты, – не обиделась на резкость надсмотрщица. – Видала, как на верёвке скачешь. И не совестно, в таком-то наряде. Юбка едва колени прикрывает. Всё как есть видать.
– Я же в трико. А в длинном скакать
