беден и доведён до отчаяния.
– На какие шиши организовывать? – усмехнулся Воглев и крепко затянулся.
– Будем пользоваться тем, что есть, – голос Савинкова звучал отрешённо. – А вы что можете предложить?
– Убивать их, мразей. Всех. По одному. Мразей никогда не бывает много. Если их давить, они обязательно кончатся, – Воглев почти рычал.
– Устранить какого-то министра как символ системы, безусловно, полезно для дела. Лишившись этой персоны, система останется без знамени и может оказаться склонной к позитивным переменам. Но убивать всех?
– Убивать всех! – по-настоящему зарычал Воглев. – Убийство одного чиновника заставит остальных насторожиться. Смерть двоих или троих принудит остальных застыть в страхе. Если исполнителей высокого ранга казнить регулярно, правительство призадумается, что оно ранее делало не так и почему у народа такая реакция.
Савинков слушал его, задумчиво сосал папиросу, потом сказал:
– Индивидуальный террор, по сути, – дьявольское искушение, когда не веришь в силу рабочего класса. Мы много говорили об этом в ссылке. Для мести деспотии он чудо как хорош: они – насилие, мы – бомбу. Но делать революцию динамитом всё равно, что кидать в болото камни. Только – плюх! – и нет его, а взамен – репрессии. Чтобы переломить ситуацию в свою пользу коренными образом, надо организовывать народное восстание и всей массой сносить обветшавшее здание гнилой монархии.
– Это такие общие слова, даже удивляюсь, что вас отправили в ссылку.
– Террор полезен, не спорю, – терпеливо продолжил Савинков. – Но вместе с народным движением, а не вместо него. Для организации народного движения нужно убеждение масс, а не только лишь убийство отдельных лиц. Добрым словом и динамитом можно сделать больше, чем просто динамитом.
– Нелегко оставаться добрым, когда нет денег, – вторя своим мыслям, сказал Воглев.
– Средства, – деликатно заметил Савинков, – можно добыть, если хватит духу на экспроприацию их у финансистов и банков.
Воглев неподвижно смотрел в землю.
– Со мной вы говорите одно, за столом другое, – пробурчал он.
«Как-то не складывается беседа, – засомневался Савинков. – Я перед ним сам как не в себе. Что это, откуда?»
– Там было не совсем уместно. Ежов – паяц. Перед графиней я не хотел предстать совершеннейшим злодеем.
– А передо мной не боитесь?
Сейчас Воглев изрядно подавлял, от него исходила неприкрытая угроза.
– Я уже государственный преступник, – решил напугать его Савинков. – Не боюсь. Что вы предлагаете?
– Дело надо делать.
– Какое дело?
– Узнаете, – Воглев резко встал, бросил под ноги окурок, топнул по нему и, слегка ковыляя, зашагал к дому.
7. Верхние и нижние
Савинков остался на скамейке, избегая встречи с троглодитом. Смотрел на дом, думал, что
